Прошло около двух недель. Жизнь в Марьине текла своим порядком: Аркадий сибаритствовал, Базаров работал. Все в доме привыкли к нему, к его небрежным манерам, к его немногосложным и отрывочным речам. Фенечка, в особенности, до того с ним освоилась, что однажды ночью велела разбудить его: с Митей сделались судороги; и он пришел и, по обыкновению, полушутя, полузевая, просидел у ней часа два и помог ребенку. Зато Павел Петрович всеми силами души своей возненавидел Базарова: он считал его гордецом, нахалом, циником, плебеем; он подозревал, что Базаров не уважает его, что он едва ли не презирает его — его, Павла Кирсанова! Николай Петрович побаивался молодого «нигилиста» и сомневался в пользе его влияния на Аркадия; но он охотно его слушал, охотно присутствовал при его физических и химических опытах. Базаров привез с собой микроскоп и по целым часам с ним возился. Слуги также привязались к нему, хотя он над ними подтрунивал: они чувствовали, что он все-таки свой брат, не барин.
няша охотно с ним хихикала и искоса, значительно посматривала на него, пробегая мимо «перепелочкой»; Петр, человек до крайности самолюбивый и глупый, вечно с напряженными морщинами на лбу, человек, которого все достоинство состояло в том, что он глядел учтиво, читал по складам и часто чистил щеточкой свой сюртучок, — и тот ухмылялся и светлел, как только Базаров обращал на него внимание; дворовые мальчишки бегали за «дохтуром», как собачонки. Один старик Прокофьич не любил его, с угрюмым видом подавал ему за столом кушанья, называл его «живодером» и «прощелыгой» и уверял, что он с своими бакенбардами — настоящая свинья в кусте. Прокофьич, по-своему, был аристократ не хуже Павла Петровича.
Наступили лучшие дни в году — первые дни июня. Погода стояла прекрасная; правда, издали грозилась опять холера, но жители …й губернии успели уже привыкнуть к ее посещениям. Базаров вставал очень рано и отправлялся версты за две, за три, не гулять — он прогулок без дела терпеть не мог, — а собирать травы, насекомых. Иногда он брал с собой Аркадия. На возвратном пути у них обыкновенно завязывался спор, и Аркадий обыкновенно оставался побежденным, хотя говорил больше своего товарища.
Однажды они как-то долго замешкались; Николай Петрович вышел к ним навстречу в сад и, поравнявшись с беседкой, вдруг услышал быстрые шаги и голоса обоих молодых людей. Они шли по ту сторону беседки и не могли его видеть.
— Ты отца недостаточно знаешь, — говорил Аркадий.
Николай Петрович притаился.
— Твой отец добрый малый, — промолвил Базаров, — но он человек отставной, его песенка спета.
Николай Петрович приник ухом… Аркадий ничего не отвечал.
«Отставной человек» постоял минуты две неподвижно и медленно поплелся домой.
— Третьего дня, я смотрю, он Пушкина читает, — продолжал между тем Базаров. — Растолкуй ему, пожалуйста, что это никуда не годится. Ведь он не мальчик: пора бросить эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее время! Дай ему что-нибудь дельное почитать.
— Что бы ему дать? — спросил Аркадий.
— Да, я думаю, Бюхнерово «Stoff und Kraft»[1][2] на первый случай.
— Я сам так думаю, — заметил одобрительно Аркадий. — «Stoff und Kraft» написано популярным языком…
— Вот как мы с тобой, — говорил в тот же день после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете, — в отставные люди попали, песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга не можем.
— Да почему он ушел вперед? И чем он от нас так уж очень отличается? — с нетерпением воскликнул Павел Петрович. — Это все ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот. Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан; я уверен, что со всеми своими лягушками он и в физике недалеко ушел.
— Нет, брат, ты этого не говори: Базаров умен и знающ.
— И самолюбие какое противное, — перебил опять Павел Петрович.
— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат, я сам начинаю думать, что она точно спета.
— Это почему?
— А вот почему. Сегодня я сижу да читаю Пушкина… помнится, «Цыгане» мне попались… Вдруг Аркадий подходит ко мне и молча, с этаким ласковым сожалением на лице, тихонько, как у ребенка, отнял у меня книгу и положил передо мной другую, немецкую… улыбнулся, и ушел, и Пушкина унес.
— Вот как! Какую же он книгу тебе дал?
— Вот эту.
И Николай Петрович вынул из заднего кармана сюртука пресловутую брошюру Бюхнера, девятого издания. Павел Петрович повертел ее в руках.
— Гм! — промычал он. — Аркадий Николаевич заботится о твоем воспитании. Что ж, ты пробовал читать?
— Пробовал.
— Ну и что же?
— Либо я глуп, либо это все — вздор. Должно быть, я глуп.
— Да ты по-немецки не забыл? — спросил Павел Петрович.
— Я по-немецки понимаю.
Павел Петрович опять повертел книгу в руках и исподлобья взглянул на брата. Оба помолчали.
— Да, кстати, — начал Николай Петрович, видимо желая переменить разговор. — Я получил письмо от Колязина.
— От Матвея Ильича?
— От него. Он приехал в *** ревизовать губернию. Он теперь в тузы вышел и пишет мне, что желает, по-родственному, повидаться с нами и приглашает нас с тобой и с Аркадием в город.
— Ты поедешь? — спросил Павел Петрович.
— Нет; а ты?
— И я не поеду. Очень нужно тащиться за пятьдесят верст киселя есть. Mathieu хочет показаться нам во всей своей славе; черт с ним! будет с него губернского фимиама, обойдется без нашего. И велика важность, тайный советник! Если б я продолжал служить, тянуть эту глупую лямку, я бы теперь был генерал-адъютантом. Притом же мы с тобой отставные люди.
— Да, брат; видно, пора гроб заказывать и ручки складывать крестом на груди, — заметил со вздохом Николай Петрович.
— Ну, я так скоро не сдамся, — пробормотал его брат. — У нас еще будет схватка с этим лекарем, я это предчувствую.
Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии «старичков Кирсановых» (так он называл обоих братьев), а в тот вечер он чувствовал себя не в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
Речь зашла об одном из соседних помещиков. «Дрянь, аристократишко», — равнодушно заметил Базаров, который встречался с ним в Петербурге.
— Позвольте вас спросить, — начал Павел Петрович, и губы его задрожали, — по вашим понятиям слова: «дрянь» и «аристократ» одно и то же означают?
— Я сказал: «аристократишко», — проговорил Базаров, лениво отхлебывая глоток чаю.
— Точно так-с: но я полагаю, что вы такого же мнения об аристократах, как и об аристократишках. Я считаю долгом объявить вам, что я этого мнения не разделяю. Смею сказать, меня все знают за человека либерального и любящего прогресс; но именно потому я уважаю аристократов — настоящих. Вспомните, милостивый государь (при этих словах Базаров поднял глаза на Павла Петровича), вспомните, милостивый государь, — повторил он с ожесточением, — английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее.
— Слыхали мы эту песню много раз, — возразил Базаров, — но что вы хотите этим доказать?
— Я эфтим хочу доказать, милостивый государь (Павел Петрович, когда сердился, с намерением говорил: «эфтим» и «эфто», хотя очень хорошо знал, что подобных слов грамматика не допускает.
этой причуде сказывался остаток преданий Александровского времени. Тогдашние тузы, в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни — эфто, другие — эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами), я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, — а в аристократе эти чувства развиты, — нет никакого прочного основания общественному… bien public,[3] общественному зданию. Личность, милостивый государь, — вот главное: человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится. Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность наконец, но это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга. Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе человека.
— Позвольте, Павел Петрович, — промолвил Базаров, — вы вот уважаете себя и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для bien public? Вы бы не уважали себя и то же бы делали.
Павел Петрович побледнел.
— Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
Николай Петрович кивнул головой.
— Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, — говорил между тем Базаров, — подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны.
— Что же ему нужно, по-вашему? Послушать вас, так мы находимся вне человечества, вне его законов. Помилуйте — логика истории требует…
— Да на что нам эта логика? Мы и без нее обходимся.
— Как так?
— Да так же. Вы, я надеюсь, не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей!
Павел Петрович взмахнул руками.
— Я вас не понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Я не понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете?
— Я уже говорил вам, дядюшка, что мы не признаем авторитетов, — вмешался Аркадий.
— Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, — промолвил Базаров. — В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем.
— Всё?
— Всё.
— Как? не только искусство, поэзию… но и… страшно вымолвить…
— Всё, — с невыразимым спокойствием повторил Базаров.
Павел Петрович уставился на него. Он этого не ожидал, а Аркадий даже покраснел от удовольствия.
— Однако позвольте, — заговорил Николай Петрович. — Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете… Да ведь надобно же и строить.
— Это уже не наше дело… Сперва нужно место расчистить.
— Современное состояние народа этого требует, — с важностью прибавил Аркадий, — мы должны исполнять эти требования, мы не имеем права предаваться удовлетворению личного эгоизма.
Эта последняя фраза, видимо, не понравилась Базарову; от нее веяло философией, то есть романтизмом, ибо Базаров и философию называл романтизмом; но он не почел за нужное опровергать своего молодого ученика.
— Нет, нет! — воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, — я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он не может жить без веры…
— Я не стану против этого спорить, — перебил Базаров, — я даже готов согласиться, что в этом вы правы.
— А если я прав…
— И все-таки это ничего не доказывает.
— Именно ничего не доказывает, — повторил Аркадий с уверенностию опытного шахматного игрока, который предвидел опасный, по-видимому, ход противника и потому нисколько не смутился.
— Как ничего не доказывает? — пробормотал изумленный Павел Петрович. — Стало быть, вы идете против своего народа?
— А хоть бы и так? — воскликнул Базаров. — Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья-пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж? Мне соглашаться с ним? Да притом — он русский, а разве я сам не русский?
— Нет, вы не русский после всего, что вы сейчас сказали! Я вас за русского признать не могу.
— Мой дед землю пахал, — с надменною гордостию отвечал Базаров. — Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас — в вас или во мне — он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете.
— А вы говорите с ним и презираете его в то же время.
— Что ж, коли он заслуживает презрения! Вы порицаете мое направление, а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете?
— Как же! Очень нужны нигилисты!
— Нужны ли они или нет — не нам решать. Ведь и вы считаете себя не бесполезным.
— Господа, господа, пожалуйста, без личностей! — воскликнул Николай Петрович и приподнялся.
Павел Петрович улыбнулся и, положив руку на плечо брату, заставил его снова сесть.
— Не беспокойся, — промолвил он. — Я не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, — вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным…
— Опять иностранное слово! — перебил Базаров. Он начинал злиться, и лицо его приняло какой-то медный и грубый цвет. — Во-первых, мы ничего не проповедуем; это не в наших привычках…
— Что же вы делаете?
— А вот что мы делаем. Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда…
— Ну да, да, вы обличители, — так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений и я соглашаюсь, но…
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
— Так, — перебил Павел Петрович, — так: вы во всем этом убедились и решились сами ни за что серьезно не приниматься.
— И решились ни за что не приниматься, — угрюмо повторил Базаров.
Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином.
— А только ругаться?
— И ругаться.
— И это называется нигилизмом?
— И это называется нигилизмом, — повторил опять Базаров, на этот раз с особенною дерзостью.
Павел Петрович слегка прищурился.
— Так вот как! — промолвил он странно спокойным голосом. — Нигилизм всему горю помочь должен, и вы, вы наши избавители и герои. Но за что же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не так же ли вы болтаете, как и все?
— Чем другим, а этим грехом не грешны, — произнес сквозь зубы Базаров.
— Так что ж? вы действуете, что ли? Собираетесь действовать?
Базаров ничего не отвечал. Павел Петрович так и дрогнул, но тотчас же овладел собою.
— Гм!.. Действовать, ломать… — продолжал он. — Но как же это ломать, не зная даже почему?
— Мы ломаем, потому что мы сила, — заметил Аркадий.
Павел Петрович посмотрел на своего племянника и усмехнулся.
— Да, сила — так и не дает отчета, — проговорил Аркадий и выпрямился.
— Несчастный! — возопил Павел Петрович; он решительно не был в состоянии крепиться долее, — хоть бы ты подумал, что в России ты поддерживаешь твоею пошлою сентенцией! Нет, это может ангела из терпения вывести! Сила! И в диком калмыке, и в монголе есть сила — да на что нам она? Нам дорога цивилизация, да-с, да-с, милостивый государь, нам дороги ее плоды. И не говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, un barbouilleur, тапер, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы! Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть! Сила! Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех — миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!
— Коли раздавят, туда и дорога, — промолвил Базаров. — Только бабушка еще надвое сказала. Нас не так мало, как вы полагаете.
— Как? Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом?
— От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела, — ответил Базаров.
— Так, так. Сперва гордость почти сатанинская, потом глумление. Вот, вот чем увлекается молодежь, вот чему покоряются неопытные сердца мальчишек! Вот, поглядите, один из них рядом с вами сидит, ведь он чуть не молится на вас, полюбуйтесь. (Аркадий отворотился и нахмурился.) И эта зараза уже далеко распространилась. Мне сказывали, что в Риме наши художники в Ватикан ни ногой. Рафаэля считают чуть не дураком, потому что это, мол, авторитет; а сами бессильны и бесплодны до гадости, а у самих фантазия дальше «Девушки у фонтана» не хватает, хоть ты что! И написана-то девушка прескверно. По-вашему, они молодцы, не правда ли?
— По-моему, — возразил Базаров. — Рафаэль гроша медного не стоит, да и они не лучше его.
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться! И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
— Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, — флегматически заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал глазами. — Спор наш зашел слишком далеко… Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с вами, — прибавил он, вставая, — когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания.
— Я вам миллионы таких постановлений представлю, — воскликнул Павел Петрович, — миллионы! Да вот хоть община, например.
Холодная усмешка скривила губы Базарова.
— Ну, насчет общины, — промолвил он, — поговорите лучше с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал на деле, что такое община, круговая порука, трезвость и тому подобные штучки.
— Семья наконец, семья, так, как она существует у наших крестьян! — закричал Павел Петрович.
— И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем…
— Надо всем глумиться, — подхватил Павел Петрович.
— Нет, лягушек резать. Пойдем, Аркадий; до свидания, господа.
Оба приятеля вышли. Братья остались наедине и сперва только посматривали друг на друга.
— Вот, — начал наконец Павел Петрович, — вот вам нынешняя молодежь! Вот они — наши наследники!
— Наследники, — повторил с унылым вздохом Николай Петрович. Он в течение всего спора сидел как на угольях и только украдкой болезненно взглядывал на Аркадия. — Знаешь, что я вспомнил, брат? Однажды я с покойницей матушкой поссорился: она кричала, не хотела меня слушать… Я наконец сказал ей, что вы, мол, меня понять не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям. Она ужасно обиделась, а я подумал: что делать? Пилюля горька — а проглотить ее нужно. Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю.
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli, и не имеем той дерзкой самонадеянности… И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: какого вина вы хотите, красного или белого? «Я имею привычку предпочитать красное!» — отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновение…
— Вам больше чаю не угодно? — промолвила Фенечка, просунув голову в дверь: она не решалась войти в гостиную, пока в ней раздавались голоса споривших.
— Нет, ты можешь велеть самовар принять, — отвечал Николай Петрович и поднялся к ней навстречу. Павел Петрович отрывисто сказал ему: bon soir,[4] и ушел к себе в кабинет.
Источник: ru.wikisource.org
Примечания:
1. Роман "Отцы и дети" напечатан впервые в 1862 г. (журнал «Русский вестник», №2).
Я брал морские ванны в Вентноре, маленьком городке на острове Уайте, – дело было в августе месяце 1860 года, – когда мне пришла в голову первая мысль «Отцов и детей», этой повести, по милости которой прекратилось – и, кажется, навсегда – благосклонное расположение ко мне русского молодого поколения. Не однажды слышал я и читал в критических статьях, что я в моих произведениях «отправляюсь от идеи» или «провожу идею»; иные меня за это хвалили, другие, напротив, порицали; с своей стороны, я должен сознаться, что никогда не покушался «создавать образ», если не имел исходною точкою не идею, а живое лицо, к которому постепенно примешивались и прикладывались подходящие элементы. Не обладая большою долею свободной изобретательности, я всегда нуждался в данной почве, по которой я бы мог твердо ступать ногами. Точно то же произошло и с «Отцами и детьми»; в основание главной фигуры, Базарова, легла одна поразившая меня личность молодого провинциального врача. (Он умер незадолго до 1860 года.) В этом замечательном человеке воплотилось – на мои глаза – то едва народившееся, еще бродившее начало, которое потом получило название нигилизма. Впечатление, произведенное на меня этой личностью, было очень сильно и в то же время не совсем ясно; я, на первых порах, сам не мог хорошенько отдать себе в нем отчета – и напряженно прислушивался и приглядывался ко всему, что меня окружало, как бы желая поверить правдивость собственных ощущений. (И.С.Тургенев. 1868–1869, Баден-Баден. Из цикла «Литературные и житейские воспоминания».) (вернуться)
2. Виссарио́н Григорьевич Бели́нский (1811 – 1848) – русский мыслитель, писатель, литературный критик, публицист. (вернуться)
3. …ну, там Шиллер, что ли, Гётте… – Тургенев намеренно называет имена кумиров своей юности, великих немецких поэтов Иоганна Вольфганга Гёте (1749—1832) и Иоганна Фридриха Шиллера (1759—1805). В устах Павла Петровича Кирсанова эти имена звучат как непререкаемые авторитеты. Однако не таковы они для нигилиста Базарова, который, перебивая Кирсанова, решительно заявляет: «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта». (вернуться)
4. Искусство наживать деньги, или нет более геморроя! – Эта грубо полемическая реплика Базарова состоит из названий двух книг, получивших в конце 1840-х годов анекдотическую славу. Одна из них — «Искусство наживать деньги способом простым, приятным и доступным каждому», сочинение Ротшильда; вторая — «Нет более геморроя!» доктора Макензи. Говоря это, Базаров подчеркивает свое отрицательное отношение к искусству как к занятию, которое граничит, по его убеждению, с шарлатанством. (вернуться)
5. Либих Юстус (1803—1873) – немецкий химик, один из основателей агрохимии, автор теории минерального питания растений (1840), способствовавший широкому внедрению минеральных удобрений в земледелии. Перед самым выходом в свет «Отцов и детей» двухтомное издание книги Либиха «Письмо о химии» появилось в русском переводе. Этим и объясняется интерес Николая Петровича Кирсанова к указанной книге, хотя он и не называет ее в разговоре с Базаровым. (вернуться)
6. Фатство – фат – самодовольный, пошлый франт; хлыщ, щеголь. (вернуться)
7. Пажеский корпус – среднее военное учебное заведение, основанное в Петербурге в 1759 году для сыновей сановников и генералов; с 1810 года занимало здание на Садовой улице (сейчас Садовая ул., 26). (вернуться)
8. Псалтырь – часть Библии, Книга псалмов (религиозных песнопений). (вернуться)
9. Сфинкс – в древнегреческой мифологии: крылатое существо с туловищем льва, головой и грудью женщины, задававшее неразрешимые загадки. Этот образ Тургенев запечатлел в стихотворении в прозе «Сфинкс». (вернуться)
10. …Павел… вступал в то смутное… время… – психологическое состояние Павла Петровича Кирсанова было хорошо знакомо и пережито самим Тургеневым, в письме к А. А. Фету от 16 (28) июля 1860 года встречаются те же выражения, которые позже войдут в его роман. «Я сам переживаю, — признавался он, — эту трудную, сумеречную эпоху, эпоху порывов, тем более сильных, что они уже ничем не оправданы, — эпоху покоя без отдыха, надежд, похожих на сожаления, и сожалений, похожих на надежды. Молодость прошла — а старость еще не пришла…» (вернуться)
11. Веллингтон Артур Уэлсли (1769–1852) – английский полководец и политический деятель. При содействии прусской армии одержал победу над Наполеоном при Ватерлоо (1815). (вернуться)
12. Несессер – специальная шкатулка или чемоданчик с туалетными принадлежностями. (вернуться)
13. Вист – карточная игра, распространенная в России. (вернуться)
14. Меланхолик – человек, склонный к угнетенному настроению и мрачным мыслям. (вернуться)
15. И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? <...>…чепуха, гниль, художество. – полемическая стрела в адрес Добролюбова, вложенная в уста Базарова. В своей рецензии «Органическое развитие человека в связи с его умственной и нравственной деятельностью» (1858) Добролюбов, в частности, писал: «Мы совестимся представить себе вещи, как они есть; мы непременно стараемся украсить, облагородить их… Кто не убирал розовыми цветами идеализма – простой, весьма понятной склонности к женщине? <...> Нет, что ни говорите, а желание поидеальничать в нас очень сильно; врачи и натуралисты „имеют резон“». (вернуться)
16. Мелисса – многолетняя трава семейства губоцветных, с запахом лимона, употребляется как лечебное средство и как пряность. (вернуться)
17. Лира – древнегреческий струнный инструмент, считающийся символом поэтического творчества, вдохновения. (вернуться)
18. Ермолов Алексей Петрович (1772–1861) – генерал, соратник А. В. Суворова и М. И. Кутузова, участник Отечественной войны 1812 года, командующий войсками на Кавказе (1816–1827); уволен в отставку Николаем I за близость к декабристским кругам; прославленный полководец и дипломат. Упоминание о нем в романе Тургенева, по-видимому, связано с недавней смертью А. П. Ермолова. Это дань памяти Тургенева генералу-герою. (вернуться)
19. …разрозненный том «Стрельцов» Масальского… – четырехтомный исторический роман К. П. Масальского (1802–1861) был издан в 1832 году. (вернуться)
20. Грош– старинная медная монета достоинством в полкопейки. (вернуться)
21. Картуз – мужской головной убор с жестким козырьком, неформенная фуражка. (вернуться)
22. «Ожидание» Шуберта – песня, не вошедшая в известные циклы песен композитора. Первоначальный интерес к творчеству Шуберта в России был связан с эстетическими исканиями, шедшими в русле романтизма. (вернуться)
23. …Пушкина читает… это никуда не годится! – устами Базарова Тургенев полемизировал с Добролюбовым, в статьях и рецензиях которого нередко встречались резкие суждения о Пушкине. Уже через много лет в «Речи по поводу открытия памятника А. С. Пушкину в Москве» (1880) Тургенев вспоминал об этой позиции Добролюбова, не называя его по имени. «Не до поэзии, не до художества стало тогда. <...> Миросозерцание Пушкина показалось узким, его горячее сочувствие нашей, иногда официальной, славе – устарелым, его классическое чувство меры и гармонии – холодным анахронизмом. <...> …люди пошли на шумные торжища, где именно нужна метла… и метла нашлась. <...> Сам главный, первоначальный толкователь Пушкина, Белинский, сменился другими судьями, мало ценившими поэзию». (вернуться)
24. Бюхнерово «Stoff und Kraft»… – эта книга немецкого физиолога и вульгарного материалиста Людвига Бюхнера (1824–1899) появилась в 1855 году; в 1860-м она была переведена на русский язык («Материя и сила») и распространялась в начале 1860-х годов в России посредством литографий, о чем сообщал Тургеневу П. В. Анненков в письме от 26 сентября (8 октября) 1861 года. (вернуться)
25. Вот как мы с тобой… песенка наша спета. – эти сцены навеяны раздумьями и переживаниями Тургенева по поводу отношений с редакцией «Современника» и, в частности, с Добролюбовым, резко критиковавшим его творчество в ряде своих статей. Сколь болезненно относился Тургенев к критике Добролюбова, свидетельствует его письмо к А. А. Фету, где он писал, повторяя слова Николая Петровича Кирсанова: «…судя по отзывам так называемых молодых критиков, пора и мне подать в отставку из литературы. Вот и мы попали с Вами в число Подолинских, Трилунных и других почтенных отставных майоров! Что, батюшка, делать? Пока уступать дорогу юношам. Только где они, наши наследники?» (вернуться)
26. «Цыгане» – «Цыганы» (1827), поэма А. С. Пушкина. (вернуться)
27. Туз – важный, влиятельный человек. (вернуться)
28. Фимиам – благовонное вещество для курения, ладан. (вернуться)
29. Тайный советник – гражданский чин 3-го класса по «Табели о рангах». Титуловался «ваше превосходительство». Действительный тайный советник – гражданский чин 2-го класса («ваше высокопревосходительство»). Немногие гражданские чиновники именовались действительными тайными советниками 1-го класса. Чиновники такого ранга обычно занимали должности министра, генерал-губернатора. Они могли быть также сенаторами и членами Государственного совета. (вернуться)
30. Генерал-адъютант (лат. adjutas – помогающий) – человек, носящий одно из высших воинских званий в России. Генерал-адъютанты состояли при царе, генерал-фельдмаршалах и их помощниках, при генералах; исполняли адъютантские обязанности и вели делопроизводство. С начала XIX века генерал-адъютант – чин императорской свиты. (вернуться)
31. «Дрянь, аристократишко»… – Базаров презрительно отзывался об аристократии – высшем родовитом слое господствующего класса, дворянства, к которому с гордостью причисляет себя Павел Петрович Кирсанов, что и послужило предлогом для их ожесточенного спора. (вернуться)
32. Un barbouilleur (фр.) – пачкун, писака, болтун. Тапер – дешевый пианист, играющий на танцевальных вечерах. (вернуться)
33. …наши художники в Ватикан ни ногой. Рафаэля считают чуть не дураком… а у самих фантазии дальше «Девушки у фонтана» не хватает… – в этих словах Павла Петровича Кирсанова отразились собственные впечатления Тургенева, о чем он неоднократно писал в своих письмах и в очерке-воспоминании об А. А. Иванове «Поездка в Альбано и Фраскати». Тургенев отмечал: «Остальные здешние русские артисты – плохи. Сорокин кричит, что Рафаэль дрянь и „все“ дрянь, а сам чепуху пишет; знаем мы эту поганую рассейскую замашку. Невежество их всех губит».
Источник: literatura5.narod.ru
Десятая глава романа Ивана Сергеевича Тургенева «Отцы и дети» играет роль промежуточной кульминации столкновения отцов (в лице Павла Петровича Кирсанова) и детей (Евгений Базаров). На самом деле, в этом остром споре заключена завязка созревающего в душе Базарова внутреннего конфликта, который приведёт его к гибели.
Возникновение непримиримой вражды между старшим Кирсановым и учителем Аркадия – Евгением Базаровым – происходило постепенно, но зерно заложено ещё при первой встрече. В тот самый момент, когда Павел Петрович не подал свою «красивую руку с длинными розовыми ногтями, – руку, казавшуюся ещё красивей от снежной белизны рукавчика, застёгнутого одиноким крупным опалом» Базарову, рука которого была красная, по-видимому, от того, что перчаток последний не носил, и за ногтями не следил. Две недели жизни в Марьине только углубили этот едва наметившийся конфликт. Базаров с небрежностью критикует отца и дядю Аркадия, не учитывая возможных чувств у молодого человека по отношению к его родным. Про Николая Петровича он говорит, что его песенка спета, он человек отставной. А Павел Петрович, по его мнению, щеголеват, и вообще, оба брата – старенькие романтики, развившие в себе нервную систему до раздражения.
Поединок разгорелся за вечерним чаем. Столкновение происходило по нескольким направлениям. Сначала речь зашла об аристократии, сторонником которой является Павел Петрович. По его мнению, без аристократии нет никакого прочного основания общественному зданию. Он гордится тем, что находясь в глуши, уважает в себе человека. Базаров возражает вполне резонно: «…вы вот уважаете себя и сидите сложа руки». Он считает, что аристократизм, либерализм, прогресс, принципы – бесполезные слова. Удивительно, но предметом внезапной и страстной любви нигилиста скоро станет именно аристократка.
Далее спор переключается на русского мужика. Павел Петрович возвышенно говорит, что народ свято чтит предания, что он не может жить без веры. На этом, собственно, все взаимоотношения старшего Кирсанова с народом заканчиваются (не считая пепельницы в виде лаптя на столе в эпилоге). Базаров тоже громогласно утверждает, что его дед землю пахал, но почему-то презирает мужика, может, потому, что тот готов сам себя обокрасть, чтобы дурмана в кабаке напиться.
Волна негодования постепенно нарастает в сознании аристократа. И Павел Петрович впервые произносит не совсем уважительные слова в адрес молодёжи: «Сперва гордость почти сатанинская, потом глумление». После этих слов Аркадий нахмурился и отвернулся. Базаров произносит уже слишком дерзкое: «Рафаэль гроша медного не стоит». Здесь аристократическая гордость изменила Кирсанову, и он косвенно обозвал Базарова «болваном».
На первый взгляд Базаров победил в споре с Кирсановым. Действительно, он сохранил ясность мысли, не оскорбил своего оппонента, был, кажется, убедительным. Но жизнь вскоре расставит всё по своим местам. Природа станет стимулятором того чувства, которое он испытает по отношению к Одинцовой. Звуки музыки взбудоражат его до крайней степени возбуждения. На романтические высказывания отца Евгений не сможет возразить: любовь и уважение к родному человеку станут причиной его толерантности. А перед смертью он сам превратится в романтика и разрешит матушке провести все церковные обряды, хотя не верит в Бога и считает себя атеистом. Более того, находящийся рядом с ним ученик Аркадий видит все изменения в своём учителе и постепенно осознаёт, что его друг не лишён чувств, душевных переживаний, смятений, а главное, в нём зреет отрицание собственных нравственных принципов, хотя он их, вроде бы, не имеет, потому что принципы – пустые слова! А ведь судьба подавала Базарову сигналы, но верящий исключительно в материальное, он эти символы не воспринимает. И история о любви Кирсанова, и дуэль с ним, и непонимание с мужиками, и пустота и пошлость «учеников» нигилиста – прошли мимо него. Он не извлёк из этих намёков никаких выводов. Самоломанность Евгения стала для него очевидна. Лишь в смерти раскрылся этот мужественный и достойный уважения человек.
Источник: litera.su
10
Прошло около двух недель. В Марьине текла обычная жизнь: Аркадий ничего не делал, Базаров работал. Все в доме уже привыкли к его небрежным манерам, коротким и отрывочным ответам. Фенечка даже позвала его однажды ночью, когда у Мити случились судороги. Он просидел у нее часа два и помог ребенку. Павел Петрович возненавидел Базарова всей душой, считая его гордецом, нахалом, циником и плебеем. Он чувствовал, что Базаров его не уважает, может, даже презирает — его, Павла Кирсанова! Николай Петрович побаивался Базарова и сомневался, полезно ли его влияние на Аркадия. Но он охотно слушал Базарова, присутствовал при его физических и химических опытах, особенно с микроскопом. Слуги тоже хорошо относились к Базарову, хотя он над ними подтрунивал. Они считали его своим. Только старик Прокофьич не любил его, называл “живодером” и “прощелыгой”.
Наступил июнь. Базаров каждое утро уходил собирать травы и насекомых, иногда брал с собой Аркадия. Однажды они вернулись позже обычного и Николай Петрович услышал, как они на холу разговаривают по другую сторону беседки. Аркадий защищал отца, а Базаров говорил, что хотя он и
добрый малый, но человек отставной, его песенка спета. Николай Петрович поплелся домой. Базаров между тем доказывал Аркадию, что никуда не годится читать Пушкина, как это делает его отец. Надо ему дать почитать что-нибудь дельное, например, Бюхнера (немецкий физиолог) .
В тот же день после обеда Николай Петрович жаловался брату, что вот, он надеялся тесно подружиться с сыном, а оказалось, что он человек отставной, сын ушел вперед и они друг друга не поймут. Павел Петрович с этим категорически не согласен. В каком смысле он ушел вперед и чем уж так отличается от них двоих? Это просто ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот.
“Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан”, — считает Павел Петрович. Его брат, которого явно задели слова о том, что его песенка спета, сообщает, что Аркадий отнял у него Пушкина и сунул в руки брошюру Бюхнера. А она ему кажется вздором, или он сам глуп. Павел Петрович отнюдь не считает, что он с братом люди отставные и их песенка спета. Он решает дать бой Базарову, что и случилось в тот же вечер за вечерним чаем. Павел Петрович, раздраженный и решительный, ждал только повода, чтобы накинуться на врага. Но Базаров сидел себе да пил чай, чашку за чашкой. Наконец предлог представился. Зашла речь об одном из соседних помещиков. “Дрянь, аристократишко”, — равнодушно заметил Базаров, который встречался с ним в Петербурге. Вот тут-то Павел Петрович и взвился. “Позвольте вас спросить, — начал он, — по вашим понятиям слова «дрянь» и «аристократ» одно и то же означают? ” Базаров был спокоен: “Я сказал «аристократишко»”. В ответ Павел Петрович завел страстную речь в защиту аристократии, в частности английской. Он считает, что “без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе — а в аристократе эти чувства развиты — нет никакого прочного основания.. . общественному зданию. Личность, милостивый государь, — вот главное; человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится”.
Ну, а Базаров считает, что аристократизм, либерализм, прогресс, принципы — все эти иностранные слова бесполезны и русскому человеку даром не нужны. Да и без логики прекрасно можно обойтись. Аркадий поддакивает Базарову, что они не признают авторитетов. “Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, — промолвил Базаров. — В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем”. Они отрицают все как есть. Павел Петрович потрясен так, что не находится что сказать. Аркадий покраснел от удовольствия.
“Однако позвольте, — заговорил Николай Петрович. — Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете.. . Да ведь надобно же и строить”. “Это уже не наше дело.. . Сперва нужно место расчистить”, — ответствует Базаров. Тут в разговор снова вступил Павел Петрович. Он убежден, что русский народ не такой, каким они его себе воображают. Он свято чти
Источник: otvet.mail.ru