Некоммерческая организация «Свет жизни» помогает людям, попавшим в трудную жизненную ситуацию, особый акцент здесь делают на бывших заключённых. НКО занимает несколько комнат на втором этаже обшарпанного двухэтажного здания в промзоне лакокрасочного завода посреди других бараков и ангаров. В прочем, для пермских НКО наличие любого офиса
В узком коридоре на стульях сидят люди, всего десять человек. Все они пришли ко мне, чтобы рассказать, как попали на зону, как отбывали срок и как живут на свободе. Я удивлена, что их так много, но решаю говорить со всеми. После импровизированного собеседования на роль героев публикации становится ясно, что больше половины впервые попали на зону по малолетке в 90-е годы, девять из десяти сидели два и более раза, и никто из них, выйдя впервые, не планировал садиться снова.
«По нашим понятиям работать неприемлемо, работать западло»
Из своих 45 лет Светлана провела в лагерях 12, всего у неё четыре ходки. Первый раз её посадили в начале 90-х.
«У меня первый муж был картёжник. Я ни в чём не нуждалась, ни дня не работала. Это были времена перестройки, тогда модно было „мурку петь“,
— рассказывает она не без кокетства.— Тогда вообще работать было не по понятиям. Цепочку на дискотеке сорвала у одной, меня посадили. В колонии тоже никогда не работала, строем не ходила. Из-за этого почти весь срок провела в ШИЗО. В конце концов ножницы всадила в одну, мне добавили год и отправили в другую колонию».
Светлана рассказывает о тюремном прошлом спокойно, не хвастает, но и не стыдится его. Из-за мужа-картёжника, который сам сидел неоднократно, Светлану в колонии встретили хорошо.
«В тюрьме каждому тяжело, туда никто не хочет. Но мне там было нормально. Шла туда уже подготовленная. Во-первых, мужа моего там знали и уважали. Быстро разнеслось, что жена такого-то заехала. Сразу же другое отношение
— чай, сигареты. Никакого стресса не было. Подумаешь, сяду. Второй раз туда уже не боишься возвращаться».
После первого срока девять лет Светлана не привлекалась, за это время родилась дочка. Когда мужа убили за карточные долги, Светлана начала употреблять наркотики. Вышла замуж повторно
«Я вышла в 2010 году и не смогла освоиться в социуме, потому что привыкла, что меня содержал муж. Муж-наркоман денег в дом не приносил, кололся, квартиру превратил в притон. С героина мы перешли на соль, которую стали прямо в киосках продавать. Надо было на что-то жить, я нашла другой способ. Тогда только появились магазины, я стала ходить по ним и воровать».
Родители Светланы от неё отвернулись. Кроме наркоманов да барыг, с бывшей зечкой никто дел иметь не хотел.
«Я просто не понимала, как жить по-другому, да и не хотела. Мне нравился кайф, в дурмане легко забыться. Помню, кто-то мне рассказывал про государственный Центр социальной адаптации, что там психологи работают, ещё кто-то. Но это не моё. Я сама могу на тюрьме умных книжек начитаться и с ними так же разговаривать на одной волне. Что они понимают в лагерях?»
«Тут я живу, ворую, а там мне даже воровать не надо — меня накормят, оденут, шампунь дадут»
Светлана в государственный центр адаптации не обращалась. Работать она не собиралась, а в жилье не нуждалась. Два последних срока Света отсидела за воровство.
«Ну совершил ты преступление, ну укололся, ну своровал. Ты знаешь, что в колонии тебе ничего не будет. Напрягает стадное чувство: подъём, проверка, ходить строем. Я знала, что когда туда вернусь, меня встретят, и всё будет опять в шоколаде. Что тут я живу, ворую, а там мне даже воровать не надо
— меня накормят, оденут, шампунь дадут. Колония не меняет людей. Пока человек сам не захочет меняться, он не поменяется. Если кто-то привык быть лидером, он в тюрьме им будет. Озлобленность, да. Озлобленность растёт. Если слабый человек, его эта стая запинает. Тогда человек становится ещё злее. Когда мы освобождаемся, мы как ёжики: нам сказали слово не так— мы колючки свои выпускаем».
Старший лейтенант внутренней службы, психолог Анна Гусакова восемь лет работает с заключёнными в новосибирской колонии. Особенность многих её здешних клиентов
Те женщины, что обращаются к ней, часто надеются, что психолог решит все их проблемы, разложит по полочкам, как нужно поступать, чтобы всё происходило, как они хотят. «Конечно, в процессе работы выясняется: чтобы стать счастливой, ей нужно всё самой делать, а не все на это готовы»,
«Даже если 2 % осужденных чуть-чуть свернули с этого пути, и как-то у них жизнь наладилась, то можно считать нашу работу эффективной».
Подробнее
На последнем сроке тюремные врачи поставили Светлане диагноз
«Я упала духом, когда узнала, что у меня СПИД. Спрашивала себя, неужели я не справлюсь? Стала думать, чего я стою в этой жизни. Когда я приехала в колонию в последний раз, меня встретили, как свою, форму привезли в карантин, подогнанную под фигуру. Сотовый, чай, сигареты
— всё было. Подружки же ждут, встречают. Мы все там друг друга знаем: наркоманы, воровки, барыги. Что в лагерях, что на свободе. Старые, кто с 90-х, их мало осталось, но они верные, закалённые зоной. Но у меня в голове всё как-то перевернулось. Я говорю: „Девочки, ничего не надо, я сама“. Я со всеми общалась, но в то же время была одна. За этот срок отучилась на швею, впервые стала работать, ходила строем, ни с кем не питалась (там же семейками ты кушаешь, там ты не одна), начала читать Библию. Бросила курить, в долг сигареты не давала. Многие говорили, что это у меня побочка— крыша едет от наркоты. А я молчала и про себя думала: „Вот бы у вас у всех так крыша ехала“».
«Нужны такие люди, которые сами смогли подняться, которые своим примером могут показать, что есть другая жизнь»
С Алексеем Гашковым, руководителем НКО «Свет жизни» и служителем церкви «Воскресенье Христово», Света познакомилась за несколько месяцев до освобождения.
«Я езжу по колониям и за полгода до освобождения рассказываю им, как надо вести себя в первые дни после освобождения,
— объясняет Алексей.— Сама трагедия, на мой взгляд, как раз случается в первые три месяца. А испытательный срок, по моим наблюдениям, длится от двух до трёх лет. Это тот критический период, в который человек должен адаптироваться в обществе, и что-то должно помогать ему в этом. Я говорю им: „Вы должны себя настраивать на то, что выйдя на свободу, первые пять лет вам нужно жить чуть-чуть впроголодь, чуть-чуть без денег, не иметь должного статуса, а иметь предвзятое к себе отношение. Если вы себя к этому приготовите, то вам будет легче преодолеть трудности“. Я беру самые тяжёлые моменты и настраиваю их на них. Если за три года он смог удержаться от алкоголя и наркотиков, не совершил преступления, у него есть шанс остаться на свободе. Но, как правило, они не выдерживают испытание временем и снова возвращаются на зону. Проблема в том, что у нас в крае нет ни государственных, ни общественных организаций, которые специализировались бы исключительно на бывших заключённых. Скорее можно наркомана вылечить, чем ЗК вернуть к нормальной жизни».
Начальник пресс-службы ГУФСИН России по Пермскому краю Станислав Волегов подтвердил, что в регионе не существует программы реабилитации бывших заключённых на государственном уровне. В крае были попытки сделать что-то подобное при губернаторе Чиркунове. В женской колонии № 32 на Докучаева за счёт средств краевого бюджета открыли экспериментальную школу анимации. На её базе позже планировали создать студию со штатом в сто человек. Отсидевшим свой срок хотели давать социальное жилье. Обещали платить неплохую зарплату
«Таким образом, вышедшие на свободу женщины имели бы жильё, работу, деньги,
— объясняет Волегов.— И вероятность того, что они не оказались бы на улице и не вернулись бы к преступному образу жизни, существенно снизилась. Но как только Чиркунов покинул пост губернатора, эксперимент свернули».
В настоящее время предпринята ещё одна попытка
После освобождения Светлана сразу поехала в Фонд. Говорит, что к ней там отнеслись, как к равной. Прошла месячный курс реабилитации в частном доме в деревне у таких же бывших зеков, как и она сама.
«Когда я выходила в последний раз, я понимала, что жить на свободе не умею, кроме того, как пойти своровать палку колбасы. Мне надо было заново научиться жить: не воровать, относиться к людям с уважением, а не так, что мне все должны и обязаны. Мне надо было научиться жить с ВИЧ. Не в тюрьме, а здесь, на свободе. А для этого нужны такие люди, которые сами смогли подняться, которые на своем опыте, своим примером могут показать, что есть другая жизнь».
Основная причина рецидивов
«Фактически государство сняло с себя эти обязанности. Теперь это проблема в основном общественных организаций, но у этой медали тоже две стороны. Я не исключаю, что есть НКО, которые болеют душой за возвращение человека в общество, но по сообщениям в СМИ, как правило, бывшими заключёнными пользуются либо тоталитарные секты с целью вовлечения в свою веру, либо коммерческие организации с целью использования рабского труда, то есть буквально „за еду“.
иногда и то, и другое одновременно. Обратите внимание, сколько на улицах объявлений о помощи лицам в тяжёлых жизненных ситуациях, осуждённым, наркоманам, алкоголикам— слишком большая активность для бескорыстных людей. Поэтому нужно создавать государственную систему ресоциализации».
Осуждённые из других регионов после отбывания наказания нередко остаются в Пермском крае
«На мой взгляд, эффективной была бы схема, когда после освобождения осуждённым оказывалась бы и материальная поддержка, но только по месту жительства. Такая схема работала при губернаторе Чиркунове»,
— говорит он.
«У нас материальная ответственность, вы нам не подходите»
Освободившись в последний раз, Светлана не вернулась в свою квартиру, где проживал её муж-наркоман и сын. В первый раз в жизни занялась поиском работы, но безрезультатно:
«Прихожу я в ту же „Пятёрочку“ устраиваться. Говорю им: простите, я судима, но мне нужна работа. Они сразу разворачивают: „У нас материальная ответственность, вы нам не подходите“. И везде так. Отдел безопасности нигде не пропускает. Люди меня не воспринимали: „А, так она наркоманка, что с неё взять“. Что там (на зоне) на нас так смотрят, что тут».
На личном фронте тоже не складывалось. Познакомиться с кем-то на воле не получалось. Светлана стеснялась говорить новым знакомым о тюремном прошлом и, что было труднее всего, о ВИЧ. Тогда она попросила свою подругу, которая «с девяткой (ИК-9) общалась», познакомить её с каким-нибудь парнем с зоны.
«8 марта он мне позвонил. Говорит: „Привет, меня Аркадий зовут, и я тебе звоню из психбольницы. Я отвечаю: „Прикольно“. И мы начали общаться. У него тоже ВИЧ. После освобождения он пришёл в фонд. Он у меня очень ранимый, добрый и доверчивый».
Юность Аркадия тоже пришлась на 90-е. Тогда все рэкетом занимались, говорит он. Как-то старшие товарищи дали парню мешок, а в нем
Ему нравятся девушки дерзкие, такие же, как он, и чтоб обязательно с тюремным прошлым. С такими всегда есть о чём поговорить и не надо ничего скрывать. Сам он провёл за решёткой больше десяти лет. Первые девять лет получил за непреднамеренное убийство. Выпили с ребятами в баре, что-то не поделили с другой компанией, завязалась драка.
«Я спортом с детства занимался, да ещё и пьяный был. Повредил парню селезёнку, печень, голову. Он умер в больнице, а мне дали девять лет. Я почему-то в тюрьме сразу почувствовал себя, как рыба в воде. Со всеми нашел общий язык. Мы жили мирно, помогали друг другу. Одно напрягало
— ощущения запертости, несвободы, что меня лишили чего-то. А потом я уже и вовсе не переживал: ну дали ещё год и дали. Первые дни только тяжело. Мысли эти, что снова надо будет освобождаться и всё с нуля начинать».
Аркадий от работы никогда не отлынивал. Первую специальность (автослесаря) получил ещё в армии. Пока сидел, выучился на сварщика, лебедчика, стропальщика и крановщика. «Руки, ноги есть»,
Бывает, что осуждённые зарабатывают относительно нормально, десять и более тысяч рублей. Они или досрочно гасят иски и штрафы, это влияет на УДО и другие возможности покинуть колонию раньше срока, или помогают семье. Но работой обеспечены далеко не все: есть практически неработающие учреждения
«Так, есть случаи, когда с заключённых взыскивают средства на их содержание в исправительном учреждении, по крайней мере, такое было в ИК-29 г. Перми,
— вспоминает правозащитник Георгий Ситников.— Что касается труда и денег, которые останутся на руках при освобождении, с большинства осуждённых удерживается до 75 % от заработанных средств. Мы проводили мониторинг в 2015 году по тем проблемам, которые возникают в трудовой деятельности осуждённых. Насколько мне известно, не редкость, когда „на руки“ человек получает 200-300 рублей за отработанный месяц, и при этом может работать вообще без выходных, это со слов осуждённых, но в совершенно различных учреждениях. Естественно, в документах это не фиксируется».
Роман Светланы и Аркадия завязался не сразу, долгое время они приглядывались к друг другу.
«Я постоянную работу не мог найти, перебивался шабашками, она боялась, что я не ответственный, не смогу заботиться о ней и о сыне,
— смущается он.— Мне было очень трудно найти работу. Ну, во первых, на свободе всё очень изменилось. Люди изменились. Я не могу объяснить, в чём конкретно. Но я не мог найти ни с кем общий язык, я был очень эмоциональный, вспыльчивый. Для меня начальники были не начальники. Я на зоне тоже никого не слушал, из-за этого все время в изоляторе сидел».
Правозащитник и соучредитель проекта «Женщина, тюрьма, общество» Леонид Агафонов обращает внимание на то, что люди, которые вышли из колонии, зачастую вообще не приспособлены к тем реалиям, которые их ждут на свободе:
«Людей надо учить заново пользоваться деньгами, разговаривать, ходить в поликлинику. Почему в России такой большой процент рецидива? Во-первых, они отторгаются обществом, во-вторых, они сами не могут в это общество войти. У них другой стиль жизни, они не понимают, как коммуницировать».
Аркадий пробовал устроиться по профессии на крупные производства, но с судимостью его не брали. Стал снова искать, но либо платили совсем копейки, либо вовсе предлагали работу за жилье, еду и сигареты. Такой автосервис был в Осенцах.
«Условия проживания там комфортные,
— вспоминает Аркадий.— Двери устанавливать устроился, там просто платить перестали. Я такое терпеть не стал. Злился, обманывал, забивал на работу. Ездил вахтой в Питер от Центра занятости. Приехал туда, стал работать сварщиком. Через две недели меня попросили— не прошёл службу безопасности. Потом, наконец, устроился на стройку в Ижевске— без договора, я даже паспорт там никому не показывал. Подошёл к прорабу, говорю: хочу работать. Он отвечает: завтра выходи. Так, на словах и договорились с ним. Работал, пока платили. Потом перестали платить, и мы ушли всей бригадой на другую стройку».
Источник: zvzda.ru
«Шла в колонию как домой»
— Поздравьте меня!
— С чем?
— В этом году десять лет, как я на свободе.
Так мы знакомимся с Мариной. Ей чуть больше 50 лет, и у нее три тюремных срока за плечами: за превышение пределов самообороны, повлекшее смерть, убийство и разбой. С перерывами она отсидела 22 года в разных исправительных колониях с начала 80-х до середины нулевых. Сейчас работает секретарем общественной организации в Москве, в офисе которой мы с ней и встречаемся.
По специальности Марина — швея пятого разряда. Профессию получила в неволе, но на свободе она ей так и не пригодилась. Ни в одно ателье ее не взяли. Училась в женской колонии в Нижнем Тагиле, где ее, тогда 18-летнюю, часто избивали.
«Нас били другие зэчки. В советское время это называлось “секции дисциплины и порядка” или “повязочники”. Заводят тебя 12 человек, один-два удара ты отмажешь, остальное нет. Били за то, что не умеешь шить. И меня отмутузили, морда была как воздушный шар! Что я делаю? Я встаю ночью, беру табуреточку и вот этой табуреточкой бригадира убиваю. Потому что ну нельзя меня так бить, не за что! Мне дают еще шесть лет…»
Женская исправительная колония № 3. Женщины-заключенные в производственной зонеФото: Сергей Шахиджанян/PhotoXpress
Страшно в колонии Марине было только в первый раз. Потом она шла туда как домой: «Бумаги уже дойдут, все знают, кто едет, все уже где-то друг с другом пересекались». Вспоминает, что каждый раз после освобождения «пыталась жить нормальной жизнью», но ее не принимали — ни родственники, ни друзья, ни работодатели. Денег не хватало, и после третьего срока она стала воровать, не опасаясь еще раз оказаться за решеткой. Только спустя восемь лет после освобождения Марина нашла работу, которую называет спасением, — на этом череда ее судимостей закончилась.
Непристроенные
Освобождение из тюрьмы — особенно после длительного срока — напоминает переезд в незнакомую страну: необходимость обустраивать дом и искать работу, завязывать профессиональные и дружеские связи, обновлять документы и вникать в бюрократические процедуры, привыкать к ценам и учиться распоряжаться деньгами, а также заново выстраивать свою идентичность. В обоих случаях приходится сталкиваться с непониманием и недоверием со стороны окружающих.
В случае тюремного опыта добавляется еще несколько факторов: жесткий социальный контроль при практически полном отсутствии механизмов поддержки, а также устойчивая изоляция и стигматизация освободившихся. Многие не справляются, совершают новые преступления и возвращаются в места лишения свободы. Согласно данным ФСИН, в России таких почти 250 тысяч человек, в среднем около 60 процентов. Фактически это означает, что у каждого второго освободившегося возникают серьезные трудности с адаптацией. Но о том, как она проходит, неизвестно до тех пор, пока человек снова не попадает в поле зрения полиции.
Несмотря на то что по количеству заключенных Россия лидирует среди европейских государств, в стране нет службы, которая бы занималась их проблемами на этапе освобождения. Создание института пробации (предполагает меры наказания, не связанные с лишением свободы, а также сопровождение осужденного в случае досрочного освобождения и системную помощь в решении его проблем. — Прим. ТД), который в некоторых странах выполняет не только функции постпенитенциарного контроля, но и ресоциализации, обсуждается много лет без каких-либо результатов. При этом в отношении осужденных часто применяется административный надзор, который лишь ограничивает их в правах.
По количеству женщин-заключенных Россия также лидирует. Но точных данных о том, сколько из них оказалось в тюрьме повторно, в каком возрасте и на какой срок, за последние годы нет. Женщины составляют 8 процентов от всего тюремного населения страны, и внимания им уделяется гораздо меньше. О них реже пишут, об их проблемах почти не говорят на институциональном уровне. Организации, оказывающие им специализированную помощь, можно пересчитать по пальцам.
В отсутствии системной работы с освободившимися часть нагрузки ложится на центры социальной адаптации (ЦСА). Именно туда чаще всего и обращаются люди после тюрьмы — в поисках ночлега, еды, работы. При этом женщин среди клиентов центров обычно не более 10—15 процентов. Но это не значит, что у остальных все хорошо и они пристроены. Мы их просто не видим.
«Антураж напоминает былые места»
Нина попала в центр социальной адаптации три месяца назад, освободившись из колонии для женщин, уже отбывавших наказание в местах лишения свободы. Там она отсидела полтора года за хранение наркотиков.
— Это был ваш второй раз?
— Какой второй… Прошлое мое — мама не горюй!
Про детство Нина вспоминает, что мать часто выпивала, отца не было, ее несколько раз отправляли в приют. В свои 14 хотела она быть как все — нормально есть и одеваться. Было не на что, поэтому воровала, за что попала в колонию для малолетних. В 19 стала подрабатывать официанткой, встретила мужа. С ним пришел героин, и они оба несколько раз оказывались за решеткой. Однажды Нина не выдержала — захотела завязать, в горячке вызвала полицию и написала заявление на супруга. Посадили обоих.
Их дочери сейчас 12 лет, живет у свекрови и с Ниной не общается, считает мать предательницей — отец еще в колонии. Она показывает фото девочки: темные волосы, карие глаза, выразительные скулы. «Копия папы. Моя, наверно, у нее только писька», — смеется она. С тех пор Нина не употребляет наркотики и хочет вернуть ребенка. Но возвращать пока некуда — дома у нее нет.
Ее кровать в тесной комнате на 10 человек заправлена идеально — ни бугорка. На тумбочке много косметики и несколько мягких игрушек. Над подушкой — православный календарь и описание программы «12 шагов». Это методика избавления от зависимости, которую придумали двое американцев в 1935 году, создавшие группы анонимных алкоголиков. С того времени она применяется в большинстве частных реабилитационных центров, в том числе и в России. Один из этих шагов — признание своих ошибок и обращение к Богу. Нина курсы реабилитации не проходила, в Бога уверовала еще в колонии.
Новосибирская женская колонияФото: Юрий Тутов/PhotoXpress
Сейчас она работает продавцом в табачном киоске — единственная из клиенток центра, кто трудоустроен официально. Ее соседки по комнате перебиваются, как могут: собирают стеклотару и металлолом, подрабатывают уборщицами или просто делают вид, что ищут работу. Мотивации устроиться по трудовой нет почти ни у кого — тогда за пребывание в центре придется отдавать 75 процентов дохода в месяц.
«К нам приходят люди, которые имеют доход, но такие случаи редки. Как бы грубо это ни звучало, это те, кто может страдать слабоумием, ну потому что не понимают, что это невыгодно. Проще снять хостел и заплатить за него 3—4 тысячи. Здесь будут другие суммы — потому что все услуги, которые предоставляются, должны оплачиваться по закону», — объясняет мне заместитель руководителя центра Ольга.
Услуги — это консультации юриста и психолога, помощь в поиске работы и оформлении документов, а также обед раз в день. Впрочем, встречи с психологом проводятся нечасто. С работой та же ситуация: даже если подопечные мотивированы, социальным работникам просто некуда и некогда их устраивать.
В начале нулевых ЦСА сотрудничал с местным совхозом и проживающих в центре вывозили на сезонные работы: уборка урожая, сушка лука, работа в теплицах. Зарплату платили маленькую, но регулярно — клиенты могли переезжать в съемные квартиры. Когда совхоз развалился, новых партнеров приют не нашел. Поставить терминал со списком вакансий, чтобы каждый мог самостоятельно искать себе работу, тоже не получилось, рассказывает бывший директор центра Юрий.
«У нас нехватка неквалифицированных мест, куда люди могут легко устроиться, потому что многие работодатели развалились. Поэтому идут в охрану, клининг, но их там обманывают. Было очень много таких случаев, даже в прокуратуру обращались. А в квалифицированные их не берут из-за судимости, даже не смотрят».
По нормативам сотрудники центра должны потратить на поиск работы для каждого два часа в месяц, но даже этого времени у них нет. На сотню клиентов всего восемь человек персонала, включая вахтера, завхоза и дезинфектора.
В итоге специалист уточняет у клиента состояние здоровья и, исходя из этого, распечатывает с хедхантера список вакансий: дворник, грузчик, посудомойка. Постояльцы такому подходу удивляются: они умеют пользоваться интернетом, но позвонить, договориться о собеседовании и отстоять свои права, если зарплату не выплатили, не могут. В колонии их этому не учили. По факту то, что написано в программах об оказании услуг, мало соотносится с реальностью. Руководство ЦСА понимает это, но решить проблему не может — министерство, регулирующее работу центра, дополнительных ресурсов не предоставляет.
Отчасти поэтому нетрудоустроенных не спешат выселять из ЦСА — понимают, что человек выйдет ни с чем и долго на свободе не пробудет. Через два или три месяца, когда срок контракта на проживание истекает, его могут продлить. Главное, чтобы со стороны подопечного не было нарушений: не пил, не портил имущество, приходил вовремя, изображал мотивацию (то есть обращался к сотрудникам за помощью), — тогда оставят. Некоторым удается прожить в центре год.
Запрет на алкоголь оправдан: с ним здесь действительно бывают проблемы. Так, весной несколько лет назад из окна центра на третьем этаже выпала женщина. Она пролежала на улице до утра, пока ее не нашли сотрудники, и скончалась по пути в больницу. В ЦСА попала после колонии. Основная версия произошедшего — постояльцы выпивали, играли в карты на спор, а проигравшие прыгали из окна в сугроб.
Женская тюрьмаФото: Юрий Тутов/PhotoXpress
После этого в коридорах установили камеры. Выпивших клиентов в центр не пускают — просят погулять на морозе, пока те полностью не протрезвеют. Если человек отсутствует три дня без предупреждения, его выселяют, при этом дают контакты частных приютов, куда он может обратиться. В регионе таких десятки — трудовые дома, религиозные организации, реабилитационные центры. Но контроль, по словам побывавших там, гораздо строже.
«Здесь тоже есть противоречие: с одной стороны, если мы оформляем временную регистрацию клиентам, то это считается их домом. И клиент может делать здесь все, что угодно. С другой стороны, это общественное место — ведь это государственное учреждение. И с этой точки зрения он не имеет права нарушать порядок», — рассуждает Ольга.
Домом, даже временным, ЦСА назвать сложно — в первую очередь из-за особого режима на территории. Так, войти в здание можно только в сопровождении работника — приют находится за высоким забором. По соседству — прокуратура, ФСИН и спецприемник. Бывший директор центра вспоминает, что при планировании центра региональный омбудсмен был против какого-либо намека на закрытую зону, но другого места под строительство не нашлось. Горожане не хотели жить рядом с бездомными и бывшими заключенными, писали жалобы и даже выходили протестовать, почти как в истории с «Ночлежкой». «В конечном итоге оказалось не так все плохо — им так спокойнее, под защитой, привычнее. Антураж, конечно, напоминает былые места, но безопасность нахождения там как-то превосходит эту визуальную сторону», — говорит Юрий.
КПП и забор вокруг центра — не единственные атрибуты, напоминающие о тюрьме. Так, на первом этаже приюта находится «изолятор» — комната для новичков, которые еще не прошли медосмотр. Есть и ряд ограничений. Например, не смотреть днем телевизор — он стоит на первом этаже и мешает сотрудникам, не завешивать стены плакатами и не захламлять комнаты. И хотя в женской комнате стены увешаны фотографиями, а на тумбочках пылятся банки с кремами, мало кто из клиентов мечтает остаться в ЦСА надолго.
«А че ты не работаешь?»
«Здесь вечно зависать не будешь, никакой личной жизни просто, все равно какие-то ограничения. У нас девушка жила, ее вообще из психушки привезли. Инстинкты на самом нижнем уровне: поесть, поспать, покурить. Это все перекладывается на остальных. Заторможенная была, нам приходилось ей помогать», — рассказывает Алина, 47-летняя соседка Нины.
Алина в тюрьме никогда не сидела. Пришла в ЦСА, потому что негде жить: ушла от сожителя, который ее избивал. Уже месяц она пытается найти работу, но зарплату больше 10 тысяч никто не предлагает — «возрастной критерий». Выживает, «собирая баночки и скляночки».
«Если человек из трудной ситуации попал сюда, ему сложно, а его постоянно спрашивают: “А че ты не работаешь?” А он не может работать — нигде не возьмут. Это раздражает!»
Давление, на которое жалуется Алина, становится одной из ключевых проблем центра, так как именно оно определяет отношения между клиентами и сотрудниками. Его причина в том, что социальные работники и постояльцы имеют разные, иногда совершенно противоположные представления о роли приюта.
Для первых ЦСА — место, где клиент должен как можно быстрее научиться самостоятельности, пока его обеспечивают минимумом услуг. Для подопечных — скорее зона отдыха, где они надеются набраться сил после бродяжничества или заключения. Достаточно быстро это представление меняется: клиентам постоянно напоминают о работе и стараются нормализовать их поведение в быту, не вовлекая их в другой социальный опыт. Сталкиваясь с непониманием, они скрывают свои реальные проблемы и ведут подпольную жизнь, с неофициальными формами заработка и мелким воровством (средства гигиены в центре не предоставляют). За два месяца большинству не удается найти стабильную работу, съемное жилье и восстановить отношения с семьей. Те, у кого не получается остаться в ЦСА, оказываются на улице или снова за решеткой.
Женская исправительная колония № 6Фото: Александр Романов/PhotoXpress
Следствие этой проблемы — большая доля повторных клиентов. По данным заместителя руководителя, как минимум 10 из 40 обратившихся в месяц устраиваются к ним во второй раз, многие снова после колонии. «Если человек обращается второй раз, в его деле все должно быть отображено: что мы все отработали, все сделали, чтобы было видно, что он сам, что у него просто позиция иждивенца», — объясняет Ольга.
С первого взгляда может показаться, что иждивенцев в центре действительно много. Но клиенты, проходя программу в ЦСА, просто не знают, как вести себя в новых для них ситуациях.
У Нины, кажется, такой проблемы нет — она пытается вернуть ребенка, и это ее главная мотивация. На вопрос о том, как ей помогли в центре, она зовет выйти покурить и говорит: «Знаешь как я свою нынешнюю работу-то нашла? Охранник местный к родственникам пристроил. Он меня и замуж зовет, детишек хочет. У нас роман с ним».
О втором браке она пока не думает, но знает, где будет жить, если контракт на пребывание не продлят.
Улица. «Низшая ступень ада»
Вторник, вечер, половина восьмого. Обычный для Перми февральский мороз до судорог сковывает пальцы. Подвал многоэтажки, куда мы на ощупь спускаемся с набитыми едой сумками, обдает влажной и затхлой теплотой. Внутри ссутуленная женщина в обрезанных перчатках сортирует стеклянные флаконы от аптечных настоек. Вдруг находит один полный и протягивает парню, потерявшемуся в безразмерной зеленой куртке. Через секунду забирает уже пустой пузырек и отрывается от работы на ужин, который мы начинаем раздавать.
Подвал — это приемный пункт стеклотары, а также временный дом для пяти человек и двух дворняг. Каждую неделю сюда приезжает Анна Фадеева с волонтерами — привозит горячую еду и лекарства. «Левомеколь», «Парацетамол» и бинты уходят быстрее всего. Фадеева, директор организации «Общество развития продуктивных инициатив», помогает бездомным третий год и помимо подвала развозит ужин еще по двум точкам.
Заключенные в столовой Можайской женской исправительной колонии № 5Фото: Сергей Савостьянов/ТАСС
Мы собираем оставшуюся еду и везем ее по маршруту дальше — в палатку обогрева, которая находится недалеко от центра. По задумке, палатка должна не дать умереть от холода тем, кто не попал в социальный приют. Она работает с декабря по начало марта, но реальная зима здесь гораздо длиннее календарной. Устанавливать ее на более длительный срок не получается — нет денег.
Палатка находится на задворках и со стороны напоминает скорее детский полевой лагерь, чем ночлег для бездомных: большой зеленый шатер, из трубы клубами идет дым, через прозрачную дверь просачивается теплый свет. При входе подрагивает буржуйка, плотно набитая дровами. Но за печкой в тени как раз то, что Фадеева между нами называет «низшей ступенью ада»: ряды покосившихся двухэтажных нар из железной сетки, стоящие вплотную. Вместо матрасов свисают изорванные туристические коврики. Всего 60 койко-мест. Люди спят в одежде и обуви, обмотавшись лохмотьями, некоторые в обнимку с собакой.
Из левого угла с нижней кровати доносится осипший женский крик, тут же превращающийся в плач: «Мне бы штанишки! Штанишки, сухие, теплые, есть у вас?»
Это Светлана, бездомная с 30-летним тюремным стажем. По словам Фадеевой, «женщина сложная» — пристраивать ее некуда. За пьянство Светлану выгнали из отделения для инвалидов и по этой же причине не принимают в геронтологический центр. Из-за обморожения у нее ампутированы пальцы ног, и она мало передвигается: даже чтобы сходить в туалет, ей нужна посторонняя помощь.
Иногда о Светлане заботится Ольга, другая обитательница палатки, с сильно опухшим лицом. Она тоже прошла через колонию, последний год живет на улице, выпивает и боится вернуться в семью. Ее родные не знают ни о ее судимости, ни о том, что после тюрьмы она занималась проституцией. Сейчас Ольга ночует в палатке и иногда звонит родителям сообщить, что у нее все хорошо: помощи не просит, потому что «не хочет позорить семью». На вопрос о том, много ли осужденных уходят в проституцию, говорит, что «лично знает 50—60 девушек». Чаще всего снимают квартиру на несколько человек, кому-то удается накопить деньги на отдельное жилье и найти постоянную работу. Другие не выдерживают и бросают — параллельно возникают новые трудности: алко- и наркозависимость, серьезные проблемы со здоровьем, в том числе ВИЧ-инфекции, сильный стресс.
Новосибирская женская колонияФото: Юрий Тутов/PhotoXpress
Ольга среди тех, кто не выдержал. Сейчас она перебивается тем, что находит в городе и чем делятся товарищи. Помогают и разные инициативы, вроде группы Фадеевой. По оценкам Анны, горячую еду в городе можно найти почти каждый день. Чаще всего бесплатные обеды устраивают церковные организации, они же предлагают места в приютах с религиозным уклоном, но не все готовы там оставаться. Именно поэтому, говорит Фадеева, для нее было важно создать «светскую альтернативу». Второй ее проект — это стационарная площадка, где люди могут помыться, постирать вещи, получить консультацию или провести время за настольными играми.
Раздав всю еду, мы с Аней копаемся в мешках с одеждой, собранной волонтерами, но штанов для Светланы нет. Она начинает тихо скулить, отворачивается и тут же засыпает. Оля вздыхает и смотрит на нас с надеждой: помогать Свете дальше она не сможет.
«Она охотнее пойдет в проституцию, чем коров доить»
40-летняя Елена хорошо представляет, что нужно осужденным после освобождения. Она провела в колонии семь лет, и после тюрьмы ее жизнь долго не складывалась: безработица, проституция, наркозависимость. Потом прошла курс реабилитации и сейчас ездит по женским колониям, рассказывая заключенным, что их ждет на свободе. Одна из последних лекций — финансовая грамотность, или как не попасть в кабалу микрокредитования.
Мечта Елены — открыть свой приют, где женщины, освободившиеся из колонии и не имеющие своего дома, смогут жить первые несколько месяцев в поисках ресурсов: заниматься хозяйством, привыкать к новому после заключения быту и общаться с психологом. Главное, чтобы их пребывание там было похоже на жизнь в обычном доме или квартире. Кураторы же будут помогать с документами, трудоустройством и учить женщин самостоятельности.
Учреждений такого типа в России практически нет. Помимо государственных центров адаптации есть частные, которые на конкурсной основе получают финансирование и выступают поставщиками социальных услуг. Но многие освободившиеся, с которыми удалось пообщаться, опасаются туда обращаться из-за правил проживания и мифов вокруг них: в некоторых центрах забирают документы и телефон, предлагают сложную неоплачиваемую работу, ограничивают контакты с внешним миром.
Женская исправительная колония № 6. Заключенные на построении во дворе колонииФото: Александр Романов/PhotoXpress
С одной стороны, мало кто вообще задумывается о необходимости отдельных центров для женщин, с другой — палки в колеса вставляет и власть. Елена вспоминает, как однажды просила администрацию одного из российских городов передать под приют пустующее уже несколько лет здание бывшего детского сада, но ей отказали: «Меня в отдел по безопасности отправляют и там открытым текстом говорят: “Нам рассадник зэчек здесь не нужен, давайте их куда-нибудь в деревню”. А что там, в деревне? Коровы? Трудотерапия? А ей же ребенка нужно куда-то забирать из приемной семьи, в садик его определять. Да она охотнее пойдет в проституцию, чем коров доить!»
По ее словам, из-за такого отношения многие и находят себя на улице. «Если женщина освободилась, у нее утрачены навыки обучения, никого нет, устроиться некуда, и она понимает, что более-менее хорошо выглядит, такая пойдет, — продолжает Елена. — Или другая ситуация: у женщины ребенок в приюте, она хочет его забрать и думает: “Вот я немножко поработаю, только немножко, я оденусь, прикинусь, смогу куда-то в общество выйти — и завяжу с этим”. К сожалению, мало кому удается завязать, потому что это же деньги».
Источник: takiedela.ru
«Тюрьма – это радикальное средство»
До тюрьмы Максим занимался «ничем». Успел закончить сельскохозяйственную Тимирязевскую академию, получить специальность агронома. Свои знания он применил на практике – стал выращивать дома кусты с одурманивающим растительным веществом, по-простому – траву. За это и сел по «народной» 228 за «участие в незаконном обороте наркотиков».
Полгода Максим просидел в коломенском централе (СИЗО), а после оглашения приговора отправился в саратовскую колонию строгого режима для впервые осужденных.
«Тюрьма – это радикальное средство. Ты исправляешься только в том случае, если ты сам этого захочешь. Я это воспринял как урок, вынес из этого только пользу. Исправляются те, кто не уходит в алкогольные и наркотические злоключения. Не стоит сразу после отсидки идти к «смотрящему» в своем городе и просить у него работу».
За два года до освобождения Максим уже знал, чем будет заниматься на свободе. Друзья и родные прислали ему небольшую сумму денег, которая ему очень помогла в первое время:
«Первое время было сложно, я думал, что люди будут на меня постоянно коситься. По профессии я агроном, но поработать по этой специальности не успел. Проблемы с работой были, два года я занимался тяжких физическим трудом на вредном производстве, пока люди не убедились, что больше к старому я не вернусь».
Сейчас Максим работает на хорошей работе, является законопослушным гражданином. По его словам, тюрьма преподнесла ему ценный урок, благодаря которому он смог стать законопослушным гражданином.
«Мне помогла семья, цели и служба на Кавказе»
Дмитрий провел в заключении три года по статье 228 ч.1 УК РФ. По его словам, чтобы избежать возвращения в преступную жизнь необходимо менять окружение и образ жизни, развиваться:
«Даже не смотря на то, что в тюрьму попадают довольно образованные люди с семьей, не стоит забывать, что «короля свита строит». Человек достаточно быстро приспосабливается к окружающей среде. Здесь оказывает влияние общество, которое окружает заключенного весь период содержания. Если на него произвели впечатление преступные элементы, породили в его голове романтику или восхищение своей касты, то, конечно, после освобождения такой человек будет стремиться к ним уже и на воле».
Как говорит Дмитрий, в тюрьме нет возможности обучиться чему-то востребованному, перед заключенными не открываются новые возможности и многие, которые не умеют жить по-другому, все равно возвращаются в прежнюю жизнь:
«За три года отбывания наказания в Калужской области я встретил столько разных персонажей, сколько не повидал за 22 года жизни. Наверное, выжить после тюрьмы мне помогла моя семья, цели, военная служба в 2008 году на Кавказе, мои убеждения. У меня есть понимание чести и благородства, но давайте не забывать о ребятах с глубинки, которые не имели возможности с детства получить нормальное образование, реализовать свой потенциал или талант, или просто росли в неблагополучной семье».
По словам Дмитрия, при приеме на работу важную роль играют навыки и способности их применять в разных условиях.
«Со мной сидели двое парней из спецназа, у обоих за спиной Чечня и разведподразделение, но когда они выйдут на волю, куда им применять эти навыки, где реализовываться? На службу в армию их не возьмут, они не смогут применить с пользой для общества свои способности. Самое опасное – из этого вытекает то, что таким людям не остается ничего, кроме как создать ОПГ».
Дмитрий отмечает, что получил плохой опыт, но он смог поменять вектор жизни, реализовать своей потенциал. Сейчас он работает на хорошо оплачиваемой востребованной работе и продолжает развиваться.
«Я решил, что обратно в тюрьму мне не хочется»
Сергей отбывал свое наказание в колонии для несовершеннолетних в Можайске. Когда ему исполнилось 18 его перевели в Липецк. Несмотря на особо тяжкое преступление, разбойное нападение группой лиц, повлекшее за собой смерть, по ст. 162 ч. 4 Сергею дали всего два с половиной года. Роль сыграл возраст – на момент совершения преступление ему не было 18 лет:
«Возвращается обратно в тюрьму очень много людей, некоторые начинают чувствовать себя «королями мира», живут по тюремным понятиям и в обычной жизни. Но на самом деле за людьми, которые освободились, ведется жесткий контроль. Ко мне, например, до сих пор раз в полгода приходят снимать отпечатки пальцев, хотя я и вышел из колонии 7 лет назад»
После освобождения Сергей получил среднее-профессиональное образование столяра-краснодеревщика и уже шесть лет работает на одном месте. Но все равно, как признается, найти работу очень тяжело – ему потребовалось полгода беспрерывных поисков.
«Вернуться к нормальной жизни мне помог возраст и осознание того, что нужно что-то менять. Можно сказать, «мозги встали на место». Я решил, что обратно в тюрьму мне не хочется»
Центр социальной адаптации лиц, освободившихся из мест лишения свободы
Как оказалось, центров, которые оказывают помощь в реабилитации бывшим заключенным, на территории нашей страны не так уж и много. Нам удалось связаться с представителями некоторых из них и узнать об их деятельности.
Несмотря на то, что «Центр социальной адаптации лиц освободившихся из мест лишения свободы» находится в Санкт-Петербурге, помощь оказывается гражданами со всей нашей страны.
«Учреждение принимает на обслуживание граждан РФ, освободившихся из мест лишения свободы и не имеющих определенное место жительства. Люди поступают к нам только при отсутствии социально-опасных заболеваний, что подтверждается медицинскими документами. Здесь они живут, им оформляется временная регистрация, раз в месяц им предоставляется продуктовый набор, оказывается медицинская помощь», – рассказывает начальник социально-юридического отдела Елена Бухаловская.
В учреждении социальной адаптации бывшие заключенные проживают круглосуточно в двухместной комнате. Раз в месяц им выдается большой продуктовый набор, оказываются помощь в бытовых, медицинских, правовых и психологических аспектах, полностью восстанавливаются документы. В центре они находятся на протяжении года.
«У многих решается вопрос потери жилья с юридической стороны: восстанавливаются права на наследование, сроки исковой давности, осуществляется постановка на очередь на жилье. За последние пять лет три человека получили свои квартиры от государства – два ветерана боевых действий и один ликвидатор последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Около 16-17 человек получили комнаты по социальному найму от районных администраций Санкт-Петербурга», – говорит Елена Бухаловская.
Центр ведет большую переписку со всеми колониями России. По словам Елены Бухаловской, ежедневно к ним обращается большое количество людей по телефону, письменно и лично. Однако поступить на обслуживание могут не все – тем, у кого есть собственность или прописка попасть на попечение учреждения нельзя. Но их все равно не бросают в беде – консультируют и направляют в отдел социальной защиты населения района.
«В год у нас обслуживается 130 человек, и ни один из них не возвращается в места лишения свободы снова. Здесь мы пытаемся создать максимальные условия для того, чтобы человек опять не встал на преступный путь. Большая часть из них создают семьи, находят или получают жилье, никто не остается на улице. Все те, кто находятся на нашем попечении, стремятся найти работу, но это проблема большого масштаба, потому что никто не хочет брать на работу бывших заключенных», – комментирует Елена Бухаловская.
Проблема с трудоустройством судимых граждан актуальна не только в Санкт-Петербурге, но и во всех городах нашей страны. Однако «Центр социальной адаптации лиц освободившихся из мест лишения свободы» сотрудничает с агентствами занятости населения, которые помогают трудоустроиться такой категории граждан.
Милосердие
Православная служба помощи «Милосердие» объединяет 26 социальных проектов. И, хотя, специального направления для реабилитации заключенных не выделено, «Милосердие» не остается в стороне от этой проблемы.
«К нам обращается до 5 бывших заключенных в месяц, то есть 60 человек в год. По нашей программе «Возвращение» мы покупаем им билет и помогаем вернуться домой. Система такая: когда человек освобождается из заключения, Федеральная служба исполнения наказаний зачастую выписывает ему направление туда, где проходил суд. А живут они совсем в другом месте, и часто у них просто нет денег на билет», – комментирует Роман Скоросов, руководитель службы помощи бездомным православной службы «Милосердие».
Цель программы «Возвращение» – помочь людям, которые оказались без крова и без поддержки близких, вернуться к нормальной жизни. Особых условий для обращения нет, если у такого человека нет никаких документов, то в первую очередь помогают их восстановить. По этой программе служба помощи собирает средства на билеты (жд, авиа, автобус), на оплату штрафов и пошлин для восстановления документов и других расходов, связанных с ресоциализацией бездомных.
Благодаря программе более 1200 человек ежегодно возвращаются домой, а порядка 500 человек получают помощь в восстановлении документов.
Русь сидящая
«Русь сидящая» – это проект Благотворительного фонда помощи осужденным и их семьям. Создатели и участники этого проекта — юристы, адвокаты, журналисты, экономисты помогают писать жалобы, делать передачи в СИЗО и колонии. Собирают и отправляют посылки заключенным в СИЗО и колонии, вещи для специнтернатов, оказывают гуманитарную помощь семьям заключенных. Несмотря на то, что главный офис «Руси сидящей» находится в Москве, в Новосибирске, Ярославле и Санкт-Петербурге также располагаются обособленные объединения проекта.
«ФСИН России ведёт официальную статистику по возвращению людей в места лишения свободы. И, к сожалению, эта статистика ужасает. Например, в прошлом году более половины людей, отбывающих наказание в местах лишения свободы, были судимы ранее, около трети из них – три и более раза», – рассказывает юрист проекта «Русь сидящая» Ольга Подоплелова.
«Кроме того, проблем добавляет то, что плата за труд, которую люди получают на производстве, не позволяет даже думать о каких-то сбережениях на день освобождения. Люди выходят из колоний буквально без денег в кармане, и наш фонд помогает им с обеспечением даже самых базовых потребностей (от зубной пасты до зимних курток, в которых можно выйти на улицу). Естественно, какой-либо поддержки в виде временных пособий или временного жилья освободившиеся люди не получают, и это тоже влияет на уровень рецидивов и возвращения людей в колонии. Поэтому можно сказать, что на сегодняшний день пенитенциарная система вообще не рассчитана на то, чтобы вернуть человека в общество и дать ему инструменты для нормальной жизни», – говорит Ольга Подоплелова.
Комментарий психолога
По словам психолога Екатерины Корольковой, существует связь между принадлежностью человека к преступному миру и пограничным расстройством личности. Такие люди в обязательном порядке должны проходить психотерапию, и это действительно дает хорошие результаты.
«Очень часто бывшие заключенные возвращаются к преступной жизни. В тюрьме их структура личности не улучшается, а только ухудшается. Я полагаю, что этого можно было бы избежать, если бы в тюрьме с заключенными велась психотерапевтическая работа, это превратило бы тюрьму в истинное исправительное заведение. Можно было бы предположить, что такая психотерапия помогла бы людям хотя бы после освобождения, но есть данные, что после 5 лет тюрьмы человек проходит «точку невозврата» – его структуру уже невозможно изменить», – отмечает психолог.
Как говорит Екатерина Королькова, проблема в том, что пограничное расстройство личности, с которым связана социопатия и склонность к преступности, предполагает, что человек не может чувствовать чужую боль как свою собственную, а именно эта способность и не дает обычному человеку причинять боль другим. Если в результате психотерапии преступник все же начинает это чувствовать, он сталкивается с настолько невыносимым чувством вины, что впадает в глубочайшую депрессию с очень высоким суицидальным риском – это очень сомнительный результат реабилитации.
«Тем не менее, психотерапевтическая профилактика рецидивов после выхода из тюрьмы возможна, просто работа будет вестись только на снижение импульсивности и создание своеобразного «буфера» между мыслью и действием. Я думаю, что существенных гендерных различий в этой проблеме нет. К сожалению, пять лет тюрьмы способны серьезно и необратимо повлиять даже на самого здорового человека», – говорит Екатерина Королькова.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
Источник: mir24.tv