Что такое совесть? Почему не каждый человек может спокойно жить дальше, сделав плохое дело или не совершив хорошего? Почему нас настигают угрызения совести? Как с ними бороться? Долгое время ученые не могли найти ответы на эти вопросы.
Первоначально считалось, что муки совести – это продукт деятельности определенной зоны мозга человека, которая якобы находится в области лба. Как оказалось, причина действительно кроется в нашем организме: не только в сером веществе, но и в генах. Кроме того, сильное влияние оказывает воспитание индивида, его характер. Но ощущать укоры совести в той или иной мере способны все, без исключения. Согласитесь, каждый из нас хоть раз в жизни начинал корить себя за какой-либо поступок. Мы раз за разом прокручивали в голове злосчастную ситуацию, чтобы найти из нее более приемлемый выход.
Что такое совесть?
Совесть, или, как еще говорят, позднее сожаление, настигает нас в моменты, когда мы понимаем, что сделали что-то плохое, поступили неправильно.
а приходит в виде бесконечного потока мыслей. Но это не просто обычные думы, сопровождающие нас на протяжении дня. Это съедающие, нагнетающие и надоедливые фразы: «Если бы я поступил по-другому, ничего плохого не случилось бы», «Это не мои проблемы, каждый выкручивается как может, я помогать не обязан», «А если есть шанс все еще исправить?» и так далее. Безусловно, каждый испытывает муки совести по-разному, ведь мышление у всех отличается.
Да, раскаяние – это не что иное как голос разума, заложенный матушкой-природой еще на ранних этапах формирования человеческого сознания. Он «живет» в нас для того, чтобы мы могли отличать плохое от хорошего, правильное от неправильного. Только единственное природа не учла: думать о последствиях мы начинаем лишь после того, как что-то натворили.
Быть может, это вовсе не маяк, дающий нам шанс сделать верный выбор, а наказание за неверный? Ведь сожаление порой доставляет массу неудобств. И одно из них – невозможность думать о чем-либо ином, кроме своего нечестного проступка. Совесть помогает нам впредь сначала думать, а потом уже делать. Однако не все умеют учиться на своих ошибках.
Стыд и совесть — одно и то же?
Вспомним тот момент, когда в детстве мы краснели из-за того, что приходилось выслушивать упреки родителей по поводу очередной шалости. В те моменты лицо мгновенно заливалось краской. Нам было стыдно. Мы сожалели о своем поступке в данный момент – здесь и сейчас. Чаще всего это как раз и происходило под нажимом других людей, которые, пытаясь научить уму-разуму, пристыжали нас.
А что следовало далее? Да ничего! Мы напрочь забывали обо всех проблемах и брани родителей. От негативных ощущений не оставалось и следа. Дискомфорт проходил достаточно быстро. Ведь, как известно, стыдно нам бывает перед другими людьми, а совестно – перед самим собой. В случае с родителями была допущена ошибка. Взрослые просто пристыдили, вместо того чтобы объяснить. Возможно, если бы они детально расставили все по полочкам, мы бы не только почувствовали стыд, но и совесть. И впредь не совершали бы ничего подобного.
Исходя из этого, можно найти еще ряд отличий между двумя этими понятиями. Стыдно обычно становится сразу после содеянного. Человек пытается исправиться извинением. Он делает все, чтобы разрешить ситуацию, после чего наступает успокоение или даже гордость. Раскаяние же приходит незаметно и порой даже неожиданно. Иногда человека начинают донимать муки совести из-за ситуации, произошедшей неделю назад. Почему так происходит?
Как уже было сказано, именно общество вынуждает индивида признать свою вину. По правилам этикета, он извиняется и забывает о проблеме, так как мозгу был дан сигнал – «отбой». Прощение для нас играет роль самоуспокоения: ведь никаких претензий нет. Угрызения совести появляются лишь в том случае, когда мозг либо «не понял», что извинение и прощение было, либо их действительно не последовало.
«Место жительства» совести в организме человека
Мало кто знает, но существует очень интересная теория. Согласно ей, у каждого органа имеется еще и духовная функция, помимо физиологической. Например, сердце отвечает за душевную боль. Болезни ушей, как оказалось, возникают из-за того, что человек болезненно воспринимает отказы и упреки со стороны других людей. Одновременно желудок, переваривая пищу, вместе с ней «впитывает» впечатления. А за совесть в человеческом организме якобы отвечают почки.
Духовная и физиологическая функции этого парного органа схожи. На физическом уровне почки очищают организм от шлаков и токсинов. На духовном они аналогично пытаются «вывести» все самое плохое, отравляющее наше сознание. Правда, не всегда получается.
Зачем грызет совесть?
Совершенно ясно, что сожаление мы испытываем после того, как совершим проступок и пока не услышим заветного: «Я прощаю тебя». Но зачем человеку оправдываться перед самим собой? Почему нельзя просто забыть о конфликте как о страшном сне и не забивать голову всякой ерундой? Все объясняется легко: муки совести – это не оправдания, которые мы выдумываем сами для себя, дабы успокоиться. Речь идет про ответственность перед теми, кто был обижен.
Мозг человека устроен так, что ему нужно обязательно во всем убеждаться, даже в правоте своего «хозяина». Поэтому мысли по поводу произошедшего – это не что иное, как способ избавиться от надоедливых и порой таких занудных упреков совести. К сожалению, оправданиями и поисками доказательств собственной невиновности не спастись.
Как бороться с муками совести?
Оказывается, к так называемому голосу разума можно даже не прислушиваться, игнорировать его. Наш мозг так и делает в некоторых случаях. К примеру, когда в голове человека есть мысли поважнее самобичевания по поводу того или иного курьеза. Как избавиться от мук совести? Нужно всего-то научиться себя уважать. Ведь если человек имеет низкую самооценку, он будет бояться сделать что-то неправильно. Следовательно, индивид будет постоянно невольно напоминать себе о проколах.
Некоторые имеют особенность выдумывать себе ложные оправдания, которые, по их мнению, могли бы избавить их от угрызений. Но не тут-то было! Ведь тот, кто ищет оправдания, никогда не оказываются правым в итоге. Следовательно, нужно исключить выдумки причин невиновности и как следует поругать себя за содеянное.
И у литературных героев есть совесть…
Муки совести в судьбе известных литературных героев – достаточно частое явление. Многие из них в той или иной степени задумывались о правильности своих поступков, оправдывались перед самими собой или же продолжали себя грызть. Самым совестливым персонажем русской литературы по праву считается Раскольников.
оит только вспомнить, как поначалу он бредил тем, что его хотят схватить, посадить, уличить. Герою даже не было стыдно. Мол, старуха-процентщица сама виновата. Раскольников не считал себя «тварью дрожащей». Он уверял себя, что «право имеет» на убийство тех, кто якобы мешает жить порядочным людям. Но после содеянного все изменилось. Муки совести загнали его в угол до такой степени, что он буквально начал сходить с ума. И не успокоился до тех пор, пока не получил по заслугам за убийство старушонки.
Анна Каренина – еще одна совестливая героиня. Вот только она корила себя не за убийство, а за измену мужу. Женщина самостоятельно выбрала себе наказание – бросилась под поезд.
Так, в своих произведениях, основанных на психологизме, авторы показывают, какая же все-таки страшная штука – совесть. Ее упреки способны свети с ума, довести до самоубийства. Поэтому не нужно совершать тех поступков, за которые вам было бы мучительно стыдно.
Источник: FB.ru
На одном из форумов в который раз возник вопрос о загадке добра и зла, о совести и т.д. Притом преподносилось все это в мистическом ключе. Здесь я хочу представить модель, которая отвечает за совесть. Предупреждаю сразу: хотя эта модель основывается на общепринятых в психологии понятиях (подсознание, рефлекс, и пр.), но я не встречал в точности такого объяснения феномена совести, как тот, что хочу предложить. Возможно, я просто плохо искал.
Сначала определю, что такое совесть. Для начала определю, что такое угрызения совести, потом, на их основе — и саму совесть.
Угрызения совести — это неприятная эмоция, возникающая во время замысла, исполнения и последующего обдумывания собственных поступков, которые оцениваются субъектом как злые или возможно злые; и не зависящая от опасности материального, физического или эмоционального ущерба для субъекта или дорогих ему людей.
Последняя оговорка отсекает случаи страха перед вероятным наказанием — как уголовного характера, так и в виде осуждения со стороны других людей. Страх — это не угрызения совести, это — другое чувство, хотя они могут возникать одновременно.
Пример 1: атеист отказывается подать милостыню просящему нищему, от чего испытывает только угрызения совести, но не испытывает страха.
Пример 2: верующий отказывается подать милостыню на паперти, от чего испытывает не только угрызения совести, но и страх перед наказанием за жадность на Страшном Суде.
Пример 3: атеист собирается утаить от государства 1000 рублей налога, испытывает только страх перед налоговой инспекцией и никаких угрызений.
Пример 4: священник собирается заплатить государству 1000 рублей налога с церковных пожертвований, испытывая при этом угрызения совести, поскольку часть денег, принесенных в жертву Богу, попадет в руки нечестивого государства.
Когда кто-то дрессирует собаку, то обычный метод — метод кнута и пряника. Если собака совершает нежелательные действия, то ее наказывают. Если же она действует правильно, ее награждают. Через какое-то время у животного вырабатывается рефлекс: пес избегает тех действий, за которые его наказывали; и повторяет те действия, за которые его награждали. Причем, он соблюдает эти правила даже тогда, когда дрессировщик отсутствует рядом и не может наградить.
У людей есть разум, но инстинкты тоже никуда не исчезли. Для тех, кто привык считать человека «царем» природы или «венцом» божьего творения, оказывается не слишком приятным открытие, сколь много в нас остается от животных. Но не будем голословны, рассмотрим детали происходящего.
Когда родитель воспитывает ребенка, то, также, как и дрессировщик, постоянно применяет наказания и поощрения. Притом, наказания совсем необязательно должны быть телесными. Двухлетнему малышу страшно оставаться одному. Разумеется, это верно только тогда, когда он способен заметить, что остался один. Спящий или сильно увлекшийся игрой ребенок не заметит отсутствия родителей или няньки. Потому, если раздраженная мать демонстративно покидает свое дитя даже на несколько минут,- это уже серьезное наказание, сопровождаемое сильным страхом. Щенки и котята точно также реагируют на потерю матери или хозяина.
которые из вас, наверное, еще помнят свой детский страх «потеряться»? Далее, взрослые для ребенка — единственный доступный источник удовольствий, он полностью зависим. Для него очень важно общение (с той же оговоркой о сне и увлеченной игре). Можно наблюдать, как дети стараются всячески привлечь внимание к себе, даже глупыми вопросами или рискованными шалостями. Потому, если мать начинает вдруг «играть в молчанку», то это — не менее страшное наказание, чем крепкая порка. Наконец, к не физическим, а психическим наказаниям можно отнести разные способы лишения свободы: постановку в угол, запирание в чулане, запрет на прогулку.
Надо сказать, что нефизические наказания не являются чем-то чисто человеческим. Угроза и раздражение в голосе дрессировщика хотя и не причиняют боли питомцу, но вполне действенны в качестве замены наказания уже для собак и кошек. Так же, как поощрительные интонации в какой-то мере заменяют лакомство. Более того, животные способны (обезъяны по крайней мере точно способны) распознавать ситуации, когда наказывают или поощряют другое животное в их стае, и такое наказание или поощрение вырабатывет рефлекс не только у наказанной (поощренной) особи, но и у ее сородичей, которые это наказание (поощрение) наблюдали.
Известно, что условные рефлексы свойственны как животным, так и людям. Пример условного рефлекса у человека: вы год жили на третьем этаже, а потом переехали на второй.
коре вы идете домой, отвлекаетесь, задумавшись о чем-то, авоматически ищете кнопку звонка и не находите. Оказывается, вы инстиктивно поднялись на третий этаж и так же инстиктивно подняли руку на тот уровень, где находился звонок вашей прежней двери. Этой ошибкой вы обязаны выработанному годами рефлексу подниматься на третий этаж и нажимать на кнопку звонка. Каждый раз, когда вы делаете что-то «автоматически» или «по привычке» — это и есть действие условного рефлекса.
Спрашивается, если даже у собаки можно выработать нужные условные рефлексы методом «кнута и пряника», то неужели человек, который умнее, окажется неспособен? Напротив, мы видим, что чем примитивнее нервная система животного, тем хуже оно поддается дрессировке: а животные с наиболее развитым мозгом — обезъяны — дрессируются легче всех. Было бы странно ожидать, что человек, у которого мозг еще сложнее, вдруг ни с того, ни с сего совсем перестанет поддаваться дрессировке. Он и поддается.
Дрессировкой человека я называю ту часть воспитания, которая связана с поощрениями и наказаниями. Однако же для человека есть пара существенных отличий.
Первое — то, что человек имеет самомнение и самолюбие, высокомерное отношение к природе, которое проявляется, к примеру в том, что «братями нашими меньшими» люди норовят назвать даже кита или носорога. J Так что, человеку очень не хотелось бы согласиться с тем, что его тоже можно дрессировать, словно шавку. Однако с точки зрения строения психики, для дрессировки нет препятсивий, даже наоборот! Остается иной выход: придумать для дрессировки другое слово (воспитание) и, тем самым, создать себе иллюзию, что речь идет о чем-то совсем другом. Не совсем. Речь идет примерно о том же — о дрессировке, хотя различия тоже имеются.
Второе отличие состоит в том, что собака не может нам рассказать, что происходит у нее в голове, когда она подчиняется приказу дрессировщика или когда не подчиняется. Человек же это сделать может. И что же при этом происходит, как звучит этот рассказ? Я утверждаю, что при этом человек испытывает чувство удовлетворения (если действует согласно дрессировке), эйфорию, либо наоборот, угрызения совести (когда действует против дрессировки).
Если ребенка многократно наказывали за какое-то действие (скажем, за ругань) или он наблюдал, как кого-то другого в семье за это наказывали, то он каждый раз чувствовал все те эмоции, которые сопровождало наказание — боль, страх, унижение, растерянность, жестокую скуку и так далее. Если ребенок достаточно упрям, и не сразу поддается угрозам, то выработается стойкая ассоциация: «запретное —> неприятное». В качестве неприятного выступают ощущения и переживания, связанные с наказанием: боль, страх, и так далее. А что, если воля ребенка была успешно сломлена воспитателем? Тогда каждый раз, когда он захочет нарушить правило, заданное воспитателем, он вспоминает о том, что за непослушанием последует наказание и… решает, что запретное действие невыгодно. Таким образом, вырабатывается другая стойкая ассоциация: «мысли о запретном —> воспоминания о неприятном».
Я утверждаю, что со временем, когда сам процесс воспитания, все эти наказания, переживания, мысли о том, не нарушить ли правило,- когда все это забудется, то кое что останется. Останутся следы от дрессировки, в ослабленном виде, глубоко в подсознании в виде тех самых ассоциаций, возможно, чуть искаженных и ослабленных временем. И действительно: вспомните какой-нибудь свой поступок, который был сделан сознательно, обдуманно, хоть и неохотно, не грозил какими-либо последствиями, но все же вызвал потом у вас сильные угрызения совести. Вспомнили? Теперь подумайте: разве все эти неясные сомнения перед поступком не напоминают вам терзания ребенка между желанием нарушить запрет и страхом быть наказанным? Разве вы не испытывали при этом эмоции, похожие на воспоминания о неприятном? А потом, те угрызения совести, которые были после поступка,- разве они непохожи на ощущения от наказания, которое на самом деле вам не грозило? Например, не напоминают ли вам угрызения совести подступающий к горлу детский плач, но ослабленный прожитыми годами? Вместо воспитателя в этом случае вас наказывает ваше подсознание, та его часть, которая в психоанализе носит название Супер-Эго.
В любой научной теории полагается выдвинуть предсказания, которые из нее следуют. Я приведу два. Первое: известно, что животные лучше поддаются дрессировке в определенный возрастной период: слишком маленьких вообще невозможно учить, а матерые и, тем более, старые звери почти не способны освоить новые трюки. Также должно быть и для людей. И мы действительно можем наблюдать такое: если маленький ребенок хорошо поддается воспитанию, то подросток уже гораздо труднее, взрослый преступник практически неисправим, а старого мужа жена может безуспешно пилить до гроба — и все без толку. Это — не совсем предсказание, ведь я знал ответ. J. А вот — предположение, правильного ответа на который я не знаю. Как известно, чем дольше повторяется тренировка условного рефлекса у животных, тем надежнее он закрепляется. Если у людей также, то те, кого в детстве по поводу какого-нибудь морального запрета «ломали» долго и с трудом, должны потом испытывать большие угрызения совести и с большим трудом нарушать запрет. Это может также проявляться в склонности навязывать этот запрет окружающим, громко возмущаться его нарушением, стыдить по такому поводу других людей, говорить, что у них нет совести, ратовать за введение уголовного преследования за подобные поступки.
При дрессировке животных требуется периодическое подкрепление выработанного рефлекса. То есть, фактически повторение тех же воспитательных действий, но в меньшем объеме. Для человека воспитатели также не забывают давать подкрепление. Первая часть подкрепления — награды и уголовный кодекс. Запретные действия влекут за собой либо физические наказания (в более варварском обществе), либо нефизические (лишение свободы в цивилизованном обществе). Исполнение наказаний демонстративное (вспомним о действенности наблюдения). В варварском обществе применяются публичные казни и пытки, а в более цивилизованном — показательные процессы, освещение в прессе. Если нарушение правил недостаточно весомое, то судебная система не наказывает. Чтобы все-таки организовать подкрепление, существуют художественные фильмы и литература, где положительные герои побеждают несравнено чаще, чем в реальной жизни. Еще более демонстративны поощрения: разного рода награды, титулы и прочие знаки восхищения, которыми одаривают тех, кто поступает «правильно». Наконец, люди постоянно продолжают «воспитывать» друг друга, выказывая осуждение или восхищение, мешая или, наоборот, поддерживая; в общем, так или иначе наказывая друг друга или поощряя. Зачастую это делается бездумно, по привычке, например, тогда, когда наказание или поощрение бесполезны.
Условный рефлекс можно уничтожить с помощью дрессировки-наоборот. То есть, награждать за то, за что раньше наказывали, и наказывать за то, за что раньше награждали. Такое происходит с подростками, когда они оказываются в обществе сверстников. Здесь то, за что ругают родители, пользуется уважением; а то, за что родители хвалили, вызывает презрение. Родители запрещали пить, курить, ругаться, драться, рисковать здоровьем — а тут все это является признаком «крутизны». Родители поощряли трудолюбие, здесь же за упорное стремление к цели награждают клеймом «зубрилы» или «ботаника». Родители поощряли неагрессивное поведение, здесь же это — проявление трусости. Получается такое своего рода «антивоспитание», которое в той или иной мере уничтожает плоды стараний родителей и может привести даже к полному выворачиванию части моральных ценностей «наизнанку».
Итак, угрызения совести — это забытые ощущения, связанные с дрессировкой (обычно в детстве), неприятные воспоминания, поднимающиеся из подсознания и проникающие в сознание. Совесть — система правил, которую воспитатели внушили методом кнута и пряника. Аналогично чувство эйфории от совершения праведного поступка — это такие же забытые ощущения, тоже связанные с дрессировкой, но это — приятные воспоминания, поднимающиеся из подсознания и проникающие в сознание. Связаны эти воспоминания уже не с наказаниями, а наоборот, с поощрениями.
Эта теория легко отвечает на вопрос, почему большинство людей испытывает угрызения совести именно по поводу поступков, которые считаются «злыми», а чувство эйфории — по поводу поступков, которые считаются «добрыми». Ведь именно так обычно и воспитывают: за то, что родители и другие воспитатели считают добром, награждают; а за то, что считают злом, наказывают. Так что ваши угрызения совести, чувство вины должны в точности соответствовать тем понятиям о добре и зле, которое ваши воспитатели — семья, ясли, школа, пытались вам навязать. И те же самые понятия о добре и зле вы будете пытаться (или уже пытаетесь) навязать позднее своим детям, так что их угрызения совести будут хорошо коррелировать с тем, как понимаете добро и зло вы или ваш супруг (супруга).
В самом начале желание отнести те или иные действия к добру или злу могло диктоваться природными законами естественного отбора. Например, если какое-то племя приматов вводило запрет на инцест, то это положительно сказывалось на состоянии генофонда, уменьшало количество больных или недоразвитых детей. Так что, в конечном счете, такие племена получали преимущество в борьбе за выживание. И только через многие тысячи лет опасность инцеста была доказана научно. А некоторые вещи были и остаются очевидными всегда: например, убийство соплеменника ослабляет племя. И сейчас многие готовы трактовать заповедь «не убий» с поправкой: «не убий ближнего своего» или, что то же cамое, «не убий того, кто тебе может пригодиться». Соблюдение запрета на воровство всеми или хотя бы большинством соплеменников немедленно выливается в то, что придется тратить гораздо меньше усилий на охрану своих орудий труда, оружия и запасов пищи. Вообще, подавляющее большинство моральных запретов имеет рациональные обоснования, но это — уже совсем другая тема…
Источник: psi-logic.narod.ru
Этимология[править | править код]
В русском языке XI—XVII веков известно слово «съвѣсть» со значениями «совесть, разумение, понимание, знание, согласие, указание, чистота». В таком виде оно появляется в словаре Берынды 1627 года, форма «совѣсть» зафиксирована с 1704 года. Происходит от церк.-слав. съвѣсть, которое построено как калька от ср.-греч. συνειδησις «совесть, сознание» и συνειδος «совесть, сознание, совместное знание». Образовано с помощью суффикса «-ть» от основы глагола *съвěдěти — «знать, разуметь».[1][2][3]
Возникновение совести[править | править код]
Весьма различно понимают возникновение совести. Это различие может быть сведено к двум противоположным теориям:
- эволюционной
- интуитивной.
Первая объясняет развитие совести из психологических и социологических условий жизни человека; вторая связывает совесть с природой человека или с объективным добром.
Первая теория, явившаяся в истории позднее интуитивизма и как критика его, нашла себе главным образом защитников среди этологов и психологов. Рассуждения их сводятся к следующему. Эгоистические действия, приносящие вред ближним, вызывают порицание; альтруистические действия, приносящие пользу ближним, вызывают одобрение; с течением времени, когда связь между альтруизмом и одобрением твёрдо установлена и закреплена наследственной передачей, отношение к пользе и вреду забывается и эгоизм порицается сам по себе, безотносительно, точно так же, как альтруизм безотносительно одобряется. Это различие эгоизма и альтруизма и различную оценку их чувством стараются внедрить детям, у которых, благодаря повторению и наказанию, устанавливается неразрывная ассоциация между эгоизмом, злом и порицанием их — и альтруизмом, добром и одобрением их. Благодаря прочности установившейся ассоциации людям кажется, что связь установлена не ими, а существовала от века и иной быть не может.
В действительности эти два явления, то есть альтруистическое действие и одобрение его, нужно различать, ибо они имеют различный источник. Альтруизм есть нечто унаследованное человеком от его животных предков, одобрение же свойственно лишь известной ступени культурного развития и вошло, благодаря наследственности, в привычку.
Эгоизм есть также нечто прирождённое; порицание его возникло одновременно с одобрением альтруистического действия и точно так же вошло в привычку. Тот, кто привык одобрять в других альтруизм и порицать эгоизм, невольно перенесёт эту оценку и на свои действия и вместе с тем будет испытывать чувство самоудовлетворения, раскаяния и угрызения, причём самоудовлетворенность непосредственно будет сопряжена с действием, а раскаяние и мучения совести будут следовать за совершенными, уже эгоистическими поступками. Таким образом возникают и развиваются явления, которые мы называем Совестью.
С этим объяснением в принципе согласен и Дарвин («Происхождение человека», гл. II и III); он только несколько иначе представляет себе происхождение укоров совести. По его мнению, в нас есть стремление заботиться о других; если мы, под влиянием эгоизма, не последуем этому стремлению и, например, не поможем беде ближнего, то впоследствии, когда мы живо представим себе испытываемое бедствие, стремление к помощи ближнему вновь возникнет и неудовлетворённость его вызовет в нас болезненное чувство укоров совести. Ницше, в своей «Genealogie der Moral», указывает на невероятность того, чтобы альтруистические действия одобрялись теми, кому они идут на пользу. Ницше думает, что отождествление понятий добра и альтруизма устанавливается теми, кто совершает добрые дела, а не теми, кто пользуется ими. Он считает психологически невероятным, чтобы можно было забыть об источниках совести, то есть перенести одобрение с пользы на само действие. Он повторяет упрёк, который утилитарно-ассоциационному объяснению делали и раньше: возможность выработки новых свойств сознания, отличных от первоначально данных элементов есть предположение не обоснованное, а средство для выработки этих новых элементов — ассоциация представлений — в действительности не выдерживает критики (ср. например, А. Мальцев, «Нравственная философия утилитаризма», СПб., 187 9). Третьим слабым, с точки зрения философов, не всегда знакомых с достижениями психологии и этологии, пунктом эволюционной теории является учение об относительности всякой морали, с которым не мирится нравственное чувство обывателя.
Сейчас известно, что альтруизм свойственен практически всем стадным (стайным) животным, и не только им. Ясно, что, если существуют социальные (общественные) инстинкты, обеспечивающие выживание популяции, то обязан быть механизм положительной и отрицательной обратной связи, регулирующий работу этих инстинктов. Развитие этих связей в условиях общества и приводит к тем психологическим и социальным феноменам, которые в донаучную эпоху приписывались воле богов или воспринимались не имеющими корней.
Интуитивизм покоится на таком умозрительном утверждении, что совесть есть природное свойство человека, не производное из других элементов. Он не отрицает развитие совести и зависимость её проявлений от исторических условий в пространстве и времени, но считает зародыш совести основным свойством человеческого духа: Ламартин в этом смысле называет совесть la loi des lois (закон законов). Кант (у которого в «Критике практического разума», рассматривающей вопросы нравственности, слово совесть не встречается) считает категорический императив или нравственный закон априорным, а посему всеобщим и необходимым; но так как Кант признает, что «нравственный закон ведёт путём понятия о высшем благе, как объекта и цели практического разума, к религии, то есть к признанию, что все обязанности должны быть рассматриваемы как божественные заповеди не в смысле санкций, а в смысле существенных законов всякой свободной воли», то мы и Кантовскую форму интуитивизма можем подвести к общему его виду, рассматривающему совесть как непосредственное выражение в человеке нравственного мирового порядка или высшего существа. Совесть есть голос Божий — вот, в конце концов, кратчайшая формула интуитивизма. «В совести человека заключается сила, стоящая выше человека, следовательно указывающая на вышечеловеческий принцип» (Олесницкий, «История нравственности и нравственных учений»). Эволюционизм рассматривает совесть как чисто человеческий принцип; за пределы индивидуума он выходит лишь для того, чтобы в предках его искать источники нравственности. Интуитивизм берёт человека в его связи с объективным миром и из высшего принципа бытия выводит основы нравственности. Для первого нравственность, а, следовательно, и совесть является изменчивой и относительной, для второго принципы нравственности и показатель их совести являются абсолютными и объективными. Главной трудностью интуитивизма является вопрос об ошибках совести, о ложной совести. Если совесть есть голос Божий, то каким образом объяснить ошибки совести и кажущееся или действительное отсутствие её у преступников, в случаях так называемой moral insanity, moral insensibility и т. п.? С точки зрения эволюционизма эти факты объясняются нравственным недоразвитием, отсутствием воспитания, средой и т. д. Этот путь объяснения закрыт для интуитивистов. Они должны допустить, как это делали схоласты и отчасти Кант, двойную совесть, трансцендентную и эмпирическую: первую — как непосредственно данное в природе человека, в виде зародыша, духовное свойство, общее для всех людей (и эта совесть не может ошибаться); вторую — проявляющуюся в мире явлений, подверженную законам развития и зависимую от весьма сложных внешних и внутренних условий — и эта совесть может ошибаться.
Допустив прирождённость совести, интуитивизм не имеет надобности выводить совесть из элементов, совершенно ей чуждых; не отрицая развития явлений совести и зависимости её от явлений культуры, он может, по-видимому, объяснить объективный и безусловный характер совести, связав её с природой человека и нравственным мировым порядком. Если понимать совесть как показатель высшей воли, то этим нравственности придаётся опять-таки характер случайный, хотя и в ином значении, чем в теории эволюционизма. Добро потому оказывается добром, что оно есть веление Бога, а не потому, что оно добро само по себе: нравственность лишается своего самодовлеющего характера и ставится в зависимость от теологии. Если же сказать, что добро есть выражение природы человека, что оно априорно, то есть в известном смысле врожденно, тогда добру (и показателю его, совести) будет дан субъективный характер и возникнет вопрос, какое объективное значение имеют совесть и добро, ибо из априорности (или врожденности) вытекает необходимость известного понятия, но не его объективность; можно себе представить прирождённое понятие, которое никакого объективного значения не имеет. Эти затруднения не могут, однако, пошатнуть интуитивизма; о них можно сказать то же, что Паульсен говорит об эволюционизме, отрицая мысль, что психологическое исследование возникновения совести лишает предписания её святости. «Исчезновение обязательности предписаний совести не представляется мне ни логическим следствием, ни необходимым психологическим результатом антропологического объяснения. Я не вижу здесь логической связи: как могли бы нравственные законы утратить своё значение из-за того, что люди признают эти законы выражением опыта, постепенно приобретаемого знания, что полезно и что вредно. Напротив, что может служить в подобных вещах доводом более сильным, чем наследственная мудрость народа? Совесть представляется нам как бы отражением объективного порядка природы, присущего нравственной жизни, как он проявился в нравах и праве… и народ, который совершенно утратил бы то, что мы называем совесть, не прожил бы ни одного дня» (Паульсен, «Основы этики»). Точно так же и априорное происхождение совести нисколько не лишало бы её объективного характера и обязательности.
Поскольку любая теория, допускающая сверхъестественное, перестаёт быть теорией научной (см. Критерий Поппера), интуитивизм называется теорией лишь номинально, по традиции.
Совесть как психологическая проблема[править | править код]
Независимо от объяснений природы и возникновения совести существует и чисто психологическая проблема, состоящая в описании различных видов совести и различных её проявлений и в указании тех психических элементов, из которых вырастает совесть.
Напрасно мы стали бы искать в животном мире явлений, аналогичных явлениям совести (натуралисты утверждают противное и приводят любопытные факты; см. например Houzeau, «Etudes sur les facultés mentales des animaux comparées à celles de l’homme», 2-й том, стр. 280 сл.).
Психология детского возраста может дать указания о том, как слагается в душе ребёнка совесть и понятие о ней. Главной основой совести следует признать чувство стыда. Совесть есть только развитие стыда, утверждает Вл. Соловьев (см. «Оправдание добра»), и с ним вполне согласен Сикорский (см. «Всеобщая психология», стр. 270:. «Совесть есть филогенетический плод развития человечества и соответствует не личному опыту индивидуума, но вековому нравственному опыту поколений. Путём сложной дифференцировки чувство стыда поднялось до высоты чувства совести»). Дети в весьма различной степени одарены стыдливостью; точно так же различно действуют на них пример, воспитание и среда (об этом см. Сэлли, «Психология детства»).
Психологический материал, доставляемый наблюдениями над детьми, пополняется этнографическим материалом. Этнография показала, что взгляд на дикарей, как на людей, лишённых всяких нравственных понятий, неправилен. Этого взгляда держится Мюнстерберг («Ursprung der Sittlichkeit»); но стоит только с некоторым вниманием прочесть сочинения знаменитых путешественников, чтобы убедиться, что не только у различных племён различное понимание нравственных понятий, но у некоторых племён, стоящих на весьма низкой культурной ступени, относительно высоко понимание нравственности, и наоборот. Так, например, Томсон в своём сочинении о племени Массаи говорит, что народ Вакавирондо хотя и ходит совершенно нагим, но имеет весьма высокую нравственность и очень стыдлив. Массаи также высоко ценят стыд и стыдливость, ибо mulierum gravidam, neque alicujus viri matrimonium tenenteminterficiunt Massai quum primum patet eam concepisse. В Азии встречаются племена, стоящие на низкой ступени культуры, но с превосходными нравственными качествами, правдивостью, добротой и т. д. (ср. О. Flügel, «Das Ich und die sittlichen Ideen im Leben der Völker»). Таким образом, поставить в непосредственную связь высоту нравственного понимания с высотой культуры вообще и сказать вместе с Гельвецием, что добродетель и счастье народов зависят от хороших законов, нет никакой возможности.
Весьма богатый материал для психологии доставляет криминология. Деспин (Despine, «Psychologie naturelle», Париж, 1868) первый подробно исследовал явления совести у преступников. Процесс разложения совести бросает ещё более яркий свет на её природу, чем процесс сложения её. После Деспина об этом предмете писали весьма многие, например, Koppe («Les criminels», 1889), Эллис («The criminal», 1890), Ломброзо и его последователи. У Лебона и Тарда можно найти указания о совести толпы. Наконец, одичалые люди и выродившиеся народы (см. R auber, «Homo sapiens ferus», Лпц., 1885) представляют также большой интерес для анализа совести. Некоторые явления совести, например, угрызения совести, были всегда любимой темой для поэтического изображения (напр Макбет Шекспира). Очень хорошо об угрызениях совести замечает Даниель Стерн (Графиня д’Агу): «Угрызения нашей совести прямо пропорциональны добродетелям, которые в нас ещё живы, а не нашим порокам». Психологическое исследование совести может быть дополнено историческим, то есть указанием на то, как понимание совести в различные времена менялось. В этом отношении в книге L. Schmid’a, «Die Ethik d. alten Griechen», можно найти очень любопытные указания и пример, как следовало бы анализировать и средневековую историю, и историю нового времени. Такое исследование должно бы иметь в виду не теоретическое рассмотрение вопросов этики, а реальную этическую жизнь народов и изменение воззрений на конкретные вопросы жизни. Материалы для такой истории существуют в изобилии; имеются и попытки их систематизации: см., например, Lecky, «History of european morals from Augustus to Charlemagne» (Нью-Йорк, 1879); его же, «Geschichte d. Ursprungs und Einflusses der Aufklärung in Europa» (Лпц., 1873); H. v. Eicken, «Geschichte und System d. mittelalterlichen Weltanschauung» (Штутгарт, 1887); H. Reuter, «Geschichte der religiösen Aufklärung im Mittelalter» (Берлин, 1875); A. Desjardins, «Les sentiments moraux au XVI siècle» (Пар., 1887). Но
История философских учений о совести[править | править код]
Представить историю философских учений о совести нелегко, потому что трудно выделить совесть из связи с другими этико-религиозными понятиями. Ближайшим образом понятие совести связано с понятиями свободы и греховности; только там, где есть сознание свободы и греховности, и можно искать анализ совести.
Античность[править | править код]
В древней греческой философии нет слова для обозначения понятий совести и греховности. Термин συνείδησις, как существительное, впервые появляется у стоиков. Само собой разумеется, что само явление совести и ранее служило предметом анализа и изображения, например, у трагиков.
Демон Сократа также имеет отношение к понятию совести, хотя указания демона касались не столько нравственной оценки поступков, сколько их внешнего успеха, и поэтому более напоминают предсказания оракула, чем голос совести. Из стоиков в особенности Сенека указал на чистоту совести, как на источник самоудовлетворенности, и на укоры совести, как на наказание за проступки. Сенека и Эпиктет указывают на важность показаний совести и на относительно малое значение мнения ближних.
Греки подметили и то, что совесть — не всегда непреложный указатель правильного пути, что существуют и ошибки совести; но только в христианстве дана почва для учения о совести.
В посланиях апостола Павла мы встречаемся с анализом совести; так, например, в послании к Римлянам, XIII, 5, апостол Павел рекомендует послушание властям не только из страха наказания, но «и ради совести». Он признает рост совести и различает ступени совести (греч. συνείδησις έαυτοΰ и греч. συνείδησις έτέρου), причём не только разумеет под совестью явление религиозной жизни, но прямо ставит её в связь с практическими целями нравственности.
Позже догматические вопросы заслоняют этические, и о совести мы встречаем у первых отцов церкви лишь изредка упоминание, причём совесть рассматривается главным образом как элемент религиозной жизни.
Иоанн Златоуст первый заговорил о свободе совести; он неоднократно изображал неподкупного судью и указывал, что совесть — достаточный путеводитель для достижения добродетели.
Некоторый анализ явлений совести можно найти и у Пелагия, и у противника его, блаженного Августина; но их главный интерес вращается не около вопроса о совести.
Средние века[править | править код]
В Средние века в схоластической литературе совести отводится значительное место, но не столько общему вопросу о природе совести, сколько казуистическому решению частных случаев. Духовнику на исповеди приходилось решать различные вопросы жизни и разрешать различные сомнения. Вследствие этой практической потребности появились казуистические толкования (различные Summae, например, Artesana, Angelica), которые не всегда служили развитию нравственности, а часто прямо-таки затемняли и засоряли совесть. На этой почве впоследствии развилась мораль иезуитов, описанная Паскалем и др.
Наряду с анализом casus conscientiae шло теоретическое обоснование этических вопросов, в согласии с основными понятиями христианского миросозерцания; древнее учение о четырёх добродетелях получает более глубокое обоснование, которое необходимо приводить к рассмотрению вопроса о совести.
В практических руководствах, рассматривающих различные житейские случаи и коллизии чувства долга с наклонностями, совесть изображена как изменчивое и условное начало; для объяснения этого начала схоластики придумали незыблемую основу, которую и обозначили словом синдерезис, в отличие от изменчивой conscientia. Это различение с полной ясностью выражено у Фомы Аквината. Фома считает совесть (в смысле синдерезиса) не потенцией, а основным свойством (греч. εξις, лат. habitus), из которого проистекают принципы человеческой деятельности, как из разума — принципы умозрения. Синдерезис представляет собой врождённый орган нравственных принципов, на который опирается всякое нравственное суждение. Напротив того, conscientia есть сложная деятельность, акт, свидетельствующий о совершенных уже поступках.
Подробный анализ совести согласно принципам Фомы Аквината мы находим у Антонина из Флоренции (1389—1459) и у Герсона, различающего безошибочный синдерезис от conscientia, суждения которой часто оказываются ложными. В этом схоластическом учении следует видеть начало того разногласия, которое существует и поныне и которое мы отметили выше в двух различных взглядах на возникновение совести.
Эпоха реформации[править | править код]
Эпоха реформации устранила схоластическую философию; вместе с тем исчезло и учение о двойной совести (синдерезис и консциенция). Эта эпоха выдвинула живую личность и заговорила о правах совести; но сначала реформация лишь разрушала учение схоластики, не созидая стройной системы этических понятий. Некоторый психологический анализ можно найти, однако, у Меланхтона, сравнивающего совесть с практическим силлогизмом, в котором большая посылка — божественный закон, а меньшая — частный случай применения этого закона. Возникновение полной системы этики в духе реформации было необходимостью, и Будде, Мосгейму и другим пришлось вновь считаться с теми различиями, которые были установлены в учении Фомы Аквината.
Эпоха просвещения[править | править код]
Эпоха просвещения отодвинула догматические вопросы на второй план и выдвинула вопросы нравственного характера. Не религия и не вера суть основы нравственности, а, напротив, нравственность есть путь, ведущий к религии. Добродетель и счастье — основы нравственности; но в то же время и совести отводится видное место и ей приписывается непреложность. Главное приобретение этой эпохи заключается не в философском анализе совести, а в понятии свободы совести. Эта свобода провозглашается как принцип, из которого вытекает требование веротерпимости.
Значение и завоевания эпохи просвещения весьма велики, но, выдвигая идею индивидуальности и субъективизма, философы просвещения (Гетчисон, Юм, Руссо) не могли объяснить всеобщности и необходимости решений совести. Решение этого вопроса принадлежит Канту и его последователям. Кант требует подчинения внутреннему судилищу, которое присуще человеку, а не приобретено им. Это судилище имеет безусловную достоверность; ошибки совести невозможны. Фихте в «Sittenlehre» ещё решительнее высказывается в том же духе. «Если возможно поведение, согласное с долгом, то должен существовать абсолютный критерий истинности нашего убеждения, относящегося к долгу. Известное убеждение должно быть абсолютно истинным, и мы на него должны опереться ради долга… Этот критерий есть чувство истины и достоверности. Это чувство никогда не обманывает, ибо оно существует лишь при полном согласии нашего эмпирического и чистого „я“, а чистое „я“ и есть наше истинное бытие. Совесть есть не что иное, как непосредственное сознание нашего определённого долга». Итак, в учении Фихте, признающего кантовское разделение эмпирического и трансцендентального «я», а вместе с тем и двойную Совесть, совершенно меняется отношение прирождённой совести к эмпирической, встречаемое в схоластической философии.
Схоластика главным образом занималась ошибками совести и признавала лишь scintilla, то есть слабую искру божественного света в человеке. В немецкой идеалистической философии эта искорка разгорается в яркий внутренний свет, уничтожающий возможность ошибок.
Гербарт и Шопенгауэр уделяют большое внимание явлениям совести, но стараются рассматривать это явление с психологической точки зрения, устраняя по возможности религиозные и философские элементы.
Новейшая философия[править | править код]
В новейшей философии эволюционизм, став на естественнонаучную точку зрения и отбросив схоластические разделения совести на эмпирическую и трансцендентную, занялся выяснением причин возникновения совести. Весьма много интересных замечаний о происхождении и природе совести можно найти у Ницше, в его «К генеалогии морали». Ницше согласен с точкой зрения эволюционизма, но не согласен с объяснением, которое даётся эволюционизмом возникновению совести. С философами просвещения Ницше сходится в ненависти к религиозной морали. Однако, несмотря на свои симпатии к эволюционизму и к философии просвещения, Ницше вновь вводит учение о двойной совести, различая мораль господ от морали рабов. Несмотря на всю его показную симпатию к морали господ, кое-где прорывается и прямо противоположное чувство. Двойная мораль, конечно, ведёт к отрицанию морали вообще; этот вывод мы находим в «Новом учении о нравственности» Менгера, где говорится, что сила и нравственность по существу совпадают: нравственность есть приспособление к соотношениям социальных сил, а Совесть есть страх перед дурными последствиями противодействия в приспособлении к соотношениям социальных сил. Совесть — врождённое чувство, которое сродни чувству стыда. Совесть не эволюционирует с возрастом и не изменяется после вхождения человека в общество. Но общественные отношения влияют на разум и позволяют ему манипулировать Совестью, «прятать» её. Но Совесть постоянно напоминает о себе своими угрызениями. Совесть является единственным мерилом верности принятия решений. И в дальнейшем, общество вынуждено будет воспитывать подрастающие поколения таким образом, что бы Совесть являлась главенствующим Законом для Разума. В противном случае, обществу, где нормой является игнорирование чувства совести — грозит приближающаяся гибель…
Угрызения совести[править | править код]
Снижение самооценки, известное в просторечии как «угрызения совести» иногда становятся причиной суицида. Генерал армии А. В. Горбатов, в конце 1930-х прошедший сталинские лагеря на Колыме, описывает подобный случай[4]:
Моим соседом по нарам был в колымском лагере один крупный когда-то работник железнодорожного транспорта, даже хвалившийся тем, что оклеветал около трехсот человек. Хотя я не скрывал крайнего нерасположения к этому теоретизирующему клеветнику, тот почему-то всегда старался завести со мной разговор. Меня это сначала злило; потом я стал думать, что он ищет в разговорах успокоения своей совести. Но однажды, будучи выведенным из терпения, сказал ему:
— Ты и тебе подобные так сильно запутали клубок, что распутать его будет трудно. Однако распутают! Если бы я оказался на твоем месте, то давно бы повесился…
На следующее утро его нашли повесившимся. Несмотря на мою большую к нему неприязнь, я долго и болезненно переживал эту смерть.
В каббале[править | править код]
Совесть в каббале — это стыд перед людьми и самим собой за свой эгоизм. Ощущение совести, согласно каббале, характеризует наивысшую стадию развития человеческого эгоизма. На этой наивысшей стадии, по учению каббалы, эгоизм начинает ощущать разницу между собой и свойством абсолютного альтруизма, т. н. Творцом. Не ощущая Творца непосредственно, человек сравнивает себя с другими людьми и со своими нравственными критериями, полученными им через воспитание. Существует мнение, что отрыв от Творца — это корень всех страданий в мире, поэтому совесть это самое кошмарное и тягостное переживание человека[5]. И оттого мы склонны подчиняться тем нравственным ценностям, которые нам диктует окружение, жить в соответствии с порядком установленных им приоритетов. Таким образом, совесть присуща только «человеческому уровню», развития эгоизма, когда творение способно чувствовать свойства и качества другого, анализировать и давать качественную оценку разнице свойств. Если альтруистическое поведение человека диктуется только лишь его совестью, то есть определяется другими людьми, а не осознанным стремлением человека к достижению подобия со свойством отдачи — Творцом, то, по мнению адептов каббалы, его поведение социальное, но пока что ещё не духовное[6].
На современном иврите совесть называется мацпун — от слова цафун — «скрытое», потому что голос совести — внутренний, скрытый глубоко в сознании человека. Кроме того, слово мацпун связано со словом мацпэн («компас»), потому что, подобно компасу, совесть указывает человеку направление, в котором он должен идти. Но в древнем иврите совесть называется мусар клайот, буквально «муки почек». И так в Псалмах Давида (16, 7): «Благословлю Господа, Который советовал мне, и ночами наставляли (мучили) меня почки мои». «Наставляли (мучили) меня почки мои» — йисруни кильйотай[7].
Использование совести в управлении персоналом[править | править код]
К 1967 году в ряде подразделений военизированной охраны Министерства путей сообщения СССР была введена «Книга совести», которая хранилась на видном месте. Провинившийся в чём либо стрелок, пожарный или младший командир писал в книге объяснение, давал оценку своему поступку и обещание, как впредь будет относиться к служебному долгу. Объяснение зачитывалось перед коллективом.[8]
См. также[править | править код]
- Чувство вины
- Эгоизм
- Эгоцентризм
- Мораль
- Эмпатия
- Дилемма заключённого
Источник: ru.wikipedia.org