Отцы и дети поцелуй фенечки и базарова

Старый добрый театр увидел я, друзья мои. С великолепными меняющимися декорациями, с блестящей игрой актёров, с интеллигентной публикой, пришедшей на спектакль "Отцы и дети" в МХАТ им. Горького. Казалось бы — классика, Тургенев, ну что там может быть интересного? Очень даже может. Классика на то и классика, чтобы быть современной всегда.

Евгений Базаров — Н.Коротаев

Лето, дачи, футбол, а люди идут на классический спектакль. И ещё как идут. В зале был полный аншлаг. Кажется, что зрители соскучились по старому доброму театру.

Однако давайте поговорим о самом спектакле. Как я уже сказал шикарные декорации показывают отдельно дом Базарова, отдельно дом Одинцовой, отдельно дом Кирсанова. Мы видим героев в разных местах, что для современного театра стало редкостью.

Анна Сергеевна Одинцова — И.Фадина

А я всегда говорил, что Базаров сволочь. Самолюбивый склочник, который любого продаст. Что, собственно, ещё раз подтвердила постановка МХАТ им.Горького. И этот спектакль сделан блестяще. В нём предстал МХАТ во всей своей красе.

Базарова играет Н.Коротаев. Актёр показал его таким, каким он есть на самом деле: наглым, хамоватым, неприятным типом. Такому хочется сразу дать в морду от души. И я никогда не понимал восхищения Базаровым. Что может восхищать в человеке, который отрицает всё, который клянётся в любви, но не любит, вмешивается в дела чужой семьи, чуть не разрушив чужую любовь, да и едва не отняв жизнь у Павла Кирсанова на дуэли. Как можно уважать человека, который клянётся в любви одной девушке — Феничке (И.Архипова) и тут же пытаться прыгнуть в объятия Одинцовой (И.Фадина). Или когда он в один момент отказывается от дружбы с Аркадием Кирсановым (Ю.Ракович) да ещё и устраивает грязную драку с ним.

Павел Петрович Кирсанов — А.Титоренко

Кирсанова в этой жизни любят только отец (А.Зайков) и мать (Л.Матасова). Хорошие деревенские помещики, где отец-врач, добрейший человек просто души в сыне не чает. И думаешь, как такой хам мог вырасти у таких хороших родителей?

Василий Иванович Базаров — А.Зайков, Арина Власьевна Базарова — Л.Матасова

Анну Сергеевну Одинцову очень тонко сыграла И.Фадина. Влюблённая в Кирсанова, она, кажется, всё-таки раскрыла его. Всё-таки увидела, что он не любит её, а просто хочет использовать её положение в обществе. Но, тем не менее, Одинцова тут же приезжает к смертельно больному Базарову.

Феничка — И.Архипова

В роли Павла Кирсанова шикарен А.Титоренко, который показывает его в высшей степени порядочным и деликатным человеком, который может вступиться за честь девушки и брата и при этом вести себя достойно и интеллигентно. И сцена вызова на дуэль спокойным голосом. без всякой патетики и заламывания рук, очень сильная. Так же как и сцена в саду когда Базаров поцеловал Фенечку, а Павел Кирсанов это увидел. Там прекрасно всё: и попытка обольщения Базаровым Фенички, и розы, и разговор Кирсанова с Феничкой.

Катя — К.Пробст

И, как мне кажется, смерть Базарова, это освобождения от зла. Вот ведь какое дело, все же оказались счастливы в итоге. А если бы этот негодяй пожил, то ох как всё нехорошо могло повернуться для его близких.

Аркадий Кирсанов — Ю.Ракович

Вообще в спектакле показано, как в кругу хороших людей появляется негодяй. Здесь не выявляется какая-то проблема отцов и детей, которую нам внушали в школе, когда читали это произведение. Это, прежде всего спектакль о порядочности, о человеческом достоинстве. Может быть ещё и поэтому народ так хочет посмотреть этот спектакль в МХАТе им.Горького. Люди устали от недостатка этих качеств в современных людях.

Фото: Михаил Брацило/Москультура

Читайте и подписывайтесь на самый культурный проект

Источник: zen.yandex.ru

В тот же день и Базаров познакомился с Фенечкой. Он вместе с Аркадием ходил по саду и толковал ему, почему иные деревца, особенно дубки, не принялись.

– Надо серебристых тополей побольше здесь сажать, да елок, да, пожалуй, липок, подбавивши чернозему. Вон беседка принялась хорошо, – прибавил он, – потому что акация да сирень – ребята добрые, ухода не требуют. Ба! да тут кто-то есть.

В беседке сидела Фенечка с Дуняшей и Митей. Базаров остановился, а Аркадий кивнул головою Фенечке, как старый знакомый.

– Кто это? – спросил его Базаров, как только они прошли мимо. – Какая хорошенькая!

– Да ты о ком говоришь?

– Известно о ком: одна только хорошенькая.

Аркадий, не без замешательства, объяснил ему в коротких словах, кто была Фенечка.

– Ага! – промолвил Базаров. – У твоего отца, видно, губа не дура. А он мне нравится, твой отец, ей-ей! Он молодец. Однако надо познакомиться, – прибавил он и отправился назад к беседке.

– Евгений! – с испугом крикнул ему вослед Аркадий. – Осторожней, ради бога.

– Не волнуйся, – проговорил Базаров, – народ мы тертый, в городах живали.

Приблизясь к Фенечке, он скинул картуз.

– Позвольте представиться, – начал он с вежливым поклоном, – Аркадию Николаевичу приятель и человек смирный.

Фенечка приподнялась со скамейки и глядела на него молча.

– Какой ребенок чудесный! – продолжал Базаров. – Не беспокойтесь, я еще никого не сглазил. Что это у него щеки такие красные? Зубки, что ли, прорезаются?

– Да-с, – промолвила Фенечка. – Четверо зубков у него уже прорезались, а теперь вот десны опять припухли.

– Покажите-ка… Да вы не бойтесь, я доктор.

Базаров взял на руки ребенка, который, к удивлению и Фенечки и Дуняши, не оказал никакого сопротивления и не испугался.

– Вижу, вижу… Ничего, все в порядке: зубастый будет. Если что случится, скажите мне. А сами вы здоровы?

– Здорова, слава богу.

– Слава богу – лучше всего. А вы? – прибавил Базаров, обращаясь к Дуняше.

Дуняша, девушка очень строгая в хоромах и хохотунья за воротами, только фыркнула ему в ответ.

– Ну и прекрасно. Вот вам ваш богатырь.

Фенечка приняла ребенка к себе на руки.

– Как он у вас тихо сидел, – промолвила она вполголоса.

– У меня все дети тихо сидят, – отвечал Базаров, – я такую штуку знаю.

– Дети чувствуют, кто их любит, – заметила Дуняша.

– Это точно, – подтвердила Фенечка. – Вот и Митя, к иному ни за что на руки не пойдет.

– А ко мне пойдет? – спросил Аркадий, который, постояв некоторое время в отдалении, приблизился к беседке. Он поманил к себе Митю, но Митя откинул голову назад и запищал, что очень смутило Фенечку.

– В другой раз, когда привыкнуть успеет, – снисходительно промолвил Аркадий, и оба приятеля удалились.

– Как, бишь, ее зовут? – спросил Базаров.

– Фенечкой… Федосьей, – ответил Аркадий.

– А по батюшке?.. Это тоже нужно знать.

– Николаевной.

– Bene .[39]Хорошо (лат.). Мне нравится в ней то, что она не слишком конфузится. Иной, пожалуй, это-то и осудил бы в ней. Что за вздор? чего конфузиться? Она мать – ну и права.

– Она-то права, – заметил Аркадий, – но вот отец мой…

– И он прав, – перебил Базаров.

– Ну, нет, я не нахожу.

– Видно, лишний наследничек нам не по нутру?

– Как тебе не стыдно предполагать во мне такие мысли! – с жаром подхватил Аркадий. – Я не с этой точки зрения почитаю отца неправым; я нахожу, что он должен бы жениться на ней.

– Эге-ге! – спокойно проговорил Базаров. – Вот мы какие великодушные! Ты придаешь еще значение браку; я этого от тебя не ожидал.

Приятели сделали несколько шагов в молчанье.

– Видел я все заведения твоего отца, – начал опять Базаров. – Скот плохой, и лошади разбитые. Строения тоже подгуляли, и работники смотрят отъявленными ленивцами; а управляющий либо дурак, либо плут, я еще не разобрал хорошенько.

– Строг же ты сегодня, Евгений Васильич.

– И добрые мужички надуют твоего отца всенепременно. Знаешь поговорку: «Русский мужик бога слопает».

– Я начинаю соглашаться с дядей, – заметил Аркадий, – ты решительно дурного мнения о русских.

– Эка важность! Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения. Важно то, что дважды два четыре, а остальное все пустяки.

– И природа пустяки? – проговорил Аркадий, задумчиво глядя вдаль на пестрые поля, красиво и мягко освещенные уже невысоким солнцем.

– И природа пустяки в том значении, в каком ты ее понимаешь. Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник.

Медлительные звуки виолончели долетели до них из дому в это самое мгновение. Кто-то играл с чувством, хотя и неопытною рукою «Ожидание» Шуберта, и медом разливалась по воздуху сладостная мелодия.

– Это что? – произнес с изумлением Базаров.

– Это отец.

– Твой отец играет на виолончели?

– Да.

– Да сколько твоему отцу лет?

– Сорок четыре.

Базаров вдруг расхохотался.

– Чему же ты смеешься?

– Помилуй! в сорок четыре года человек, pater familias,[40]Отец семейства (лат.). в…м уезде – играет на виолончели!

Базаров продолжал хохотать; но Аркадий, как ни благоговел перед своим учителем, на этот раз даже не улыбнулся.

Источник: librebook.me

(продолжение)

О. В. Богданова,
Санкт-Петербургский государственный университет
доктор филологических наук, профессор

Надо полагать, что «испытание любовью» для Базарова Тургенев предпринял неслучайно. С одной стороны, он действительно затрагивал конфликт отцов и детей: взрослеющий Базаров влюбился и, как следствие, должен был в дальнейшем пересмотреть свои нигилистические «прынципы». С другой стороны, пройдя испытание любовью, Базаров обнаружил в себе человеческую душу, необъяснимые чувства, должен был стать ближе «нежной душе» (с. 293) Кирсановых. Любовь к Одинцовой как бы уравнивает Базарова и Кирсанова, ставит их рядом. Неслучайно два важнейший в композиционном плане момента – спор Базарова с Кирсановым (Х гл.) и объяснение Базарова в любви (ХVIII гл.) – абсолютно симметрично расположены в системе двадцати восьми глав романа, симметричны и относительно центра, и относительно друг друга.

Разрешение «раздвоившегося» конфликта происходит в романе Тургенева в ХХIV главе. Вроде бы уже отошедшие на второй план «идейные разногласия» Павла Кирсанова и Базарова вновь заявляют о себе. В ситуации поединка мотивы «идеологии» и «любви» как бы смыкаются, обнаруживая допустимость дуэльного столкновения героев.

Между тем причиной вызова на дуэль становятся не вопросы убеждений, но вопросы любви, проблемы не идейные, а этические. Более того разрешение конфликта между Базаровым и Кирсановым вновь представляется писателем в ироническом ключе.

Казалось бы, «идейные» противники столкнулись в непреодолимом конфликте, который может быть разрешен только посредством поединка. Однако никаких идейных схваток между персонажами в этот момент не происходит: Базаров в отсутствие Аркадия упорно и много работает, «на него нашла лихорадка работы» (с. 308), а Кирсанов старается избегать встреч с ним даже за столом. По его колкому замечанию, он теперь «отказывал себе в удовольствии беседовать» с Базаровым (с. 315), «он уже не спорил» (с. 308). Причиной дуэли (не искомым поводом, не «предлогом») становится глупая и пустая ревность – невинный поцелуй Базаровым Фенечки.

Фенечка нравилась Базарову. «Даже лицо его изменялось, когда он с ней разговаривал: оно принимало выражение ясное, почти доброе, и к обычной его небрежности примешивалась какая-то шутливая внимательность» (с. 310). Но именно шутливая, ибо Базаров глубоко влюблен в Одинцову. Поцелуй Базарова в беседке невинен и выражает преклонение перед свежестью и молодостью Федосьи Николаевны.

В нелепости причины, которая послужила к дуэли, не уступает и форма вызова. Кирсанов появляется в дверях комнаты Базарова с «красивой тростью с набалдашником из слоновой кости (он обыкновенно хаживал без трости)» (с. 315), прихваченной им на случай «насильственных мер» (с. 316), если бы Базаров не счел основательным предлог для поединка.

Перед началом дуэли еще сохраняется предположение, что Павел Кирсанов вызывает Базарова на поединок, стремясь защитить честь брата. Он не называет причины Базарову: «Я бы мог объяснить вам причину, – начал Павел Петрович. – Но я предпочитаю умолчать о ней. Вы, на мой вкус, здесь лишний; я вас терпеть не могу, я вас презираю, и если вам этого не довольно…» (с. 316). И далее: «Мы друг друга терпеть не можем. Чего больше?» (с. 316). При этом комментарий повествователя: «Глаза Павла Петровича засверкали… Они вспыхнули и у Базарова» (с. 316) – вновь подчеркивает сходство (эмоционального состояния) героев. Известную соотносимость образов обнаруживают и последующие слова Базарова: «Вы можете остаться джентльменом… Принимаю ваш вызов тоже по-джентльменски» (с. 316).

Однако истинную причину дуэли раскрывает фраза Павла Кирсанова, произнесенная после дуэли и обращенная к брату: «А не правда ли, Николай, в Фенечке есть что-то общее с Нелли?» (с. 325). Фенечка напоминает бывшему «светскому льву» его прежнюю возлюбленную, княгиню Р., потому вольность Базарова, которую тот допускает по отношению в Фенечке, для Павла Петровича равносильна ухаживанию за Нелли, прочитывается им как оскорбление его (давно оскорбленного реальными соперниками) достоинства. Вызов Кирсанова находит самые простые объяснения и мотивируется причинами не идейными, даже не родственно-братскими, но исключительно личными.

Но в чем причина согласия на поединок Базарова, презирающего аристократический способ проверки «рыцарского духа» (с. 316)? Она не столь очевидна, как в случае с Павлом Петровичем. Но и у Евгения она связана с любовью – с его неразделенной любовью к Одинцовой. Неслучайно слова Фенечки после поцелуя: «Грешно вам, Евгений Васильевич» (с. 314) – и «неподдельный упрек», который «слышался в ее шепоте» (с. 314), заставили Базарова вспомнить «другую недавнюю сцену», в Никольском, и ему стало «презрительно досадно» (с. 314). Еще недавно Базаров иронизировал по поводу любовных страданий Павла Петровича, а теперь он сам оказался в роли «селадона» (с. 314), и дуэль с Кирсановым становилась для него своеобразной отдушиной, помогающей хотя бы отчасти снять внутреннее душевное напряжение. Осознавая, что «с теоретической точки зрения дуэль – нелепость» (с. 315), тем не менее герой выходит на поединок. И причиной тому снова мотивы не идейные, но личные.

Таким образом, дуэль Базарова и Павла Кирсанова оказывается представленной в романе Тургенева не как кульминационная точка разрешения идейных противоречий оппонентов (как полагал Николай Кирсанов: причина «до некоторой степени объясняется одним лишь постоянным антагонизмом ваших взаимных воззрений», с. 326), а как стычка противников, обремененных собственными индивидуалистическими амбициями. Именно поэтому дуэльная ситуация изображается Тургеневым как апогей шутовства, как фарс, как комедия.

Когда герои обсуждают условия поединка, то весь их диалог построен как поочередное повторение одних и тех же вопросов, как звуки эха. Ситуация столь нелепа, что вопросы не предполагают ответа. «Чего больше? // Чего же больше?», «…где ж их взять? // Именно, где их взять?» (о секундантах), «барьер в десяти шагах… // В десяти шагах?» (с. 317). Базаров, кажется, иронизирует, осознавая, что все «немножко на французский роман сбивается, неправдоподобно что-то» (с. 317), но тем не менее все же становится участником этого фарса. «Экую мы комедию отломали!» (с. 318) – скажет в завершение переговоров Евгений.

— 1 — 2 — 3 — 4 — 5 — 6 — 7 — 8 — 9 — 10 — 11 —

Источник: gramma.ru

– Нет, седьмой; как можно! – Ребенок опять засмеялся, уставился на сундук и вдруг схватил свою мать всею пятерней за нос и за губы. – Баловник, – проговорила Фенечка, не отодвигая лица от его пальцев.

– Он похож на брата, – заметил Павел Петрович.

«На кого ж ему и походить?» – подумала Фенечка.

– Да, – продолжал, как бы говоря с самим собой, Павел Петрович, – несомненное сходство.

Он внимательно, почти печально посмотрел на Фенечку.

– Это дядя, – повторила она, уже шепотом.

– А! Павел! вот где ты! – раздался вдруг голос Николая Петровича.

Павел Петрович торопливо обернулся и нахмурился; но брат его так радостно, с такою благодарностью глядел на него, что он не мог не ответить ему улыбкой.

– Славный у тебя мальчуган, – промолвил он и посмотрел на часы, – а я завернул сюда насчет чаю…

И, приняв равнодушное выражение, Павел Петрович тотчас же вышел вон из комнаты.

– Сам собою зашел? – спросил Фенечку Николай Петрович.

– Сами-с; постучались и вошли.

– Ну, а Аркаша больше у тебя не был?

– Не был. Не перейти ли мне во флигель, Николай Петрович?

– Это зачем?

– Я думаю, не лучше ли будет на первое время.

– Н… нет, – произнес с запинкой Николай Петрович и потер себе лоб. – Надо было прежде… Здравствуй, пузырь, – проговорил он с внезапным оживлением и, приблизившись к ребенку, поцеловал его в щеку; потом он нагнулся немного и приложил губы к Фенечкиной руке, белевшей, как молоко, на красной рубашечке Мити.

– Николай Петрович! что вы это? – пролепетала она и опустила глаза, потом тихонько подняла их… Прелестно было выражение ее глаз, когда она глядела как бы исподлобья да посмеивалась ласково и немножко глупо.

Николай Петрович познакомился с Фенечкой следующим образом. Однажды, года три тому назад, ему пришлось ночевать на постоялом дворе в отдаленном уездном городе. Его приятно поразила чистота отведенной ему комнаты, свежесть постельного белья. «Уж не немка ли здесь хозяйка?» – пришло ему на мысль; но хозяйкой оказалась русская, женщина лет пятидесяти, опрятно одетая, с благообразным умным лицом и степенною речью. Он разговорился с ней за чаем; очень она ему понравилась. Николай Петрович в то время только что переселился в новую свою усадьбу и, не желая держать при себе крепостных людей, искал наемных; хозяйка, с своей стороны, жаловалась на малое число проезжающих в городе, на тяжелые времена; он предложил ей поступить к нему в дом в качестве экономки; она согласилась. Муж у ней давно умер, оставив ей одну только дочь, Фенечку. Недели через две Арина Савишна (так звали новую экономку) прибыла вместе с дочерью в Марьино и поселилась во флигельке. Выбор Николая Петровича оказался удачным. Арина завела порядок в доме. О Фенечке, которой тогда минул уже семнадцатый год, никто не говорил, и редкий ее видел: она жила тихонько, скромненько, и только по воскресеньям Николай Петрович замечал в приходской церкви, где-нибудь в сторонке, тонкий профиль ее беленького лица. Так прошло более года.

В одно утро Арина явилась к нему в кабинет и, по обыкновению низко поклонившись, спросила его, не может ли он помочь ее дочке, которой искра из печки попала в глаз. Николай Петрович, как все домоседы, занимался лечением и даже выписал гомеопатическую аптечку. Он тотчас велел Арине привести больную. Узнав, что барин ее зовет, Фенечка очень перетрусилась, однако пошла за матерью. Николай Петрович подвел ее к окну и взял ее обеими руками за голову. Рассмотрев хорошенько ее покрасневший и воспаленный глаз, он прописал ей примочку, которую тут же сам составил, и, разорвав на части свой платок, показал ей, как надо примачивать. Фенечка выслушала его и хотела выйти. «Поцелуй же ручку у барина, глупенькая», – сказала ей Арина. Николай Петрович не дал ей своей руки и, сконфузившись, сам поцеловал ее в наклоненную голову, в пробор. Фенечкин глаз скоро выздоровел, но впечатление, произведенное ею на Николая Петровича, прошло не скоро. Ему все мерещилось это чистое, нежное, боязливо приподнятое лицо; он чувствовал под ладонями рук своих эти мягкие волосы, видел эти невинные, слегка раскрытые губы, из-за которых влажно блистали на солнце жемчужные зубки.

Он начал с большим вниманием глядеть на нее в церкви, старался заговаривать с нею. Сначала она его дичилась и однажды, перед вечером, встретив его на узкой тропинке, проложенной пешеходами через ржаное поле, зашла в высокую, густую рожь, поросшую полынью и васильками, чтобы только не попасться ему на глаза. Он увидал ее головку сквозь золотую сетку колосьев, откуда она высматривала, как зверок, и ласково крикнул ей:

– Здравствуй, Фенечка! Я не кусаюсь.

– Здравствуйте, – прошептала она, не выходя из своей засады.

Понемногу она стала привыкать к нему, но все еще робела в его присутствии, как вдруг ее мать, Арина, умерла от холеры. Куда было деваться Фенечке? Она наследовала от своей матери любовь к порядку, рассудительность и степенность; но она была так молода, так одинока; Николай Петрович был сам такой добрый и скромный… Остальное досказывать нечего…

– Так-таки брат к тебе и вошел? – спрашивал ее Николай Петрович. – Постучался и вошел?

– Да-с.

– Ну, это хорошо. Дай-ка мне покачать Митю.

И Николай Петрович начал его подбрасывать почти под самый потолок, к великому удовольствию малютки и к немалому беспокойству матери, которая, при всяком его взлете, протягивала руки к обнажавшимся его ножкам.

А Павел Петрович вернулся в свой изящный кабинет, оклеенный по стенам красивыми обоями дикого цвета, с развешанным оружием на пестром персидском ковре, с ореховою мебелью, обитой темно-зеленым трипом, с библиотекой renaissance[38]38
В стиле эпохи Возрождения (фр.).

[Закрыть] из старого черного дуба, с бронзовыми статуэтками на великолепном письменном столе, с камином… Он бросился на диван, заложил руки за голову и остался неподвижен, почти с отчаянием глядя в потолок. Захотел ли он скрыть от самых стен, что у него происходило на лице, по другой ли какой причине, только он встал, отстегнул тяжелые занавески окон и опять бросился на диван.

IX