10
Прошло около двух недель. В Марьине текла обычная жизнь: Аркадий ничего не делал, Базаров работал. Все в доме уже привыкли к его небрежным манерам, коротким и отрывочным ответам. Фенечка даже позвала его однажды ночью, когда у Мити случились судороги. Он просидел у нее часа два и помог ребенку. Павел Петрович возненавидел Базарова всей душой, считая его гордецом, нахалом, циником и плебеем. Он чувствовал, что Базаров его не уважает, может, даже презирает — его, Павла Кирсанова! Николай Петрович побаивался Базарова и сомневался, полезно ли его влияние на Аркадия. Но он охотно слушал Базарова, присутствовал при его физических и химических опытах, особенно с микроскопом. Слуги тоже хорошо относились к Базарову, хотя он над ними подтрунивал. Они считали его своим. Только старик Прокофьич не любил его, называл “живодером” и “прощелыгой”.
Наступил июнь. Базаров каждое утро уходил собирать травы и насекомых, иногда брал с собой Аркадия.
нажды они вернулись позже обычного и Николай Петрович услышал, как они на холу разговаривают по другую сторону беседки. Аркадий защищал отца, а Базаров говорил, что хотя он и
добрый малый, но человек отставной, его песенка спета. Николай Петрович поплелся домой. Базаров между тем доказывал Аркадию, что никуда не годится читать Пушкина, как это делает его отец. Надо ему дать почитать что-нибудь дельное, например, Бюхнера (немецкий физиолог) .
В тот же день после обеда Николай Петрович жаловался брату, что вот, он надеялся тесно подружиться с сыном, а оказалось, что он человек отставной, сын ушел вперед и они друг друга не поймут. Павел Петрович с этим категорически не согласен. В каком смысле он ушел вперед и чем уж так отличается от них двоих? Это просто ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот.
“Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан”, — считает Павел Петрович. Его брат, которого явно задели слова о том, что его песенка спета, сообщает, что Аркадий отнял у него Пушкина и сунул в руки брошюру Бюхнера. А она ему кажется вздором, или он сам глуп. Павел Петрович отнюдь не считает, что он с братом люди отставные и их песенка спета. Он решает дать бой Базарову, что и случилось в тот же вечер за вечерним чаем. Павел Петрович, раздраженный и решительный, ждал только повода, чтобы накинуться на врага. Но Базаров сидел себе да пил чай, чашку за чашкой. Наконец предлог представился. Зашла речь об одном из соседних помещиков. “Дрянь, аристократишко”, — равнодушно заметил Базаров, который встречался с ним в Петербурге.
т тут-то Павел Петрович и взвился. “Позвольте вас спросить, — начал он, — по вашим понятиям слова «дрянь» и «аристократ» одно и то же означают? ” Базаров был спокоен: “Я сказал «аристократишко»”. В ответ Павел Петрович завел страстную речь в защиту аристократии, в частности английской. Он считает, что “без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе — а в аристократе эти чувства развиты — нет никакого прочного основания.. . общественному зданию. Личность, милостивый государь, — вот главное; человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится”.
Ну, а Базаров считает, что аристократизм, либерализм, прогресс, принципы — все эти иностранные слова бесполезны и русскому человеку даром не нужны. Да и без логики прекрасно можно обойтись. Аркадий поддакивает Базарову, что они не признают авторитетов. “Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, — промолвил Базаров. — В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем”. Они отрицают все как есть. Павел Петрович потрясен так, что не находится что сказать. Аркадий покраснел от удовольствия.
“Однако позвольте, — заговорил Николай Петрович. — Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете.. . Да ведь надобно же и строить”. “Это уже не наше дело.. . Сперва нужно место расчистить”, — ответствует Базаров. Тут в разговор снова вступил Павел Петрович. Он убежден, что русский народ не такой, каким они его себе воображают. Он свято чти
Источник: otvet.mail.ru
В Марьине всё шло своим чередом. К Базарову привыкли, хотя относились по-разному. Фенечка боялась, но обратилась за помощью, когда заболел ребёнок. Базаров несколько часов просидел у кроватки больного.
«Зато Павел Петрович всеми силами души своей возненавидел Базарова: он считал его гордецом, нахалом, циником, плебеем.»
Николай Петрович «побаивался молодого «нигилиста» и сомневался в пользе его влияния на Аркадия; но он охотно его слушал, охотно присутствовал при его физических и химических опытах.»
Даже слуги привязались к Базару, считая его «своим братом, не барином».
«…дворовые мальчишки бегали за «дохтуром», как собачонки.»
Не любил Базарова слуга Прокофьич, который и сам «по-своему, был аристократ не хуже Павла Петровича.»
Базаров целыми днями работал: занимался опытами, собирал травы, насекомых.
Однажды Базаров и Аркадий заговорили о Николае Петровиче. Базаров считал его «добрым малым», но человеком «отставным» (это Николай Петрович нечаянно подслушал),но осуждал за чтение по утрам Пушкина: «…пора бросить эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее время! Дай ему что-нибудь дельное почитать.» Он посоветовал книгу Бюхнерово «Материя и сила».
Николая Петровича, видимо, обидели эти слова, он сказал об этом брату. Ведь он хотел «именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга не можем.»
Павел Петрович резко высказался о Базарове: «Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан». «И самолюбие какое противное».
Брат же считает, что Базаров «умён и знающ».
Николай Петрович: «….чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета.»
Николай Петрович уверен: «У нас еще будет схватка с этим лекарем, я это предчувствую.» В то же вечер начался спор.
СПОР Николая Петрович и Базарова.
| Взгляды Николая Петровича. | Взгляды Базарова. |
| Об аристократах. | |
| Считает, что аристократы — движущая сила общественного развития. Идеал дворян — «английская свобода» (конституционная монархия), а путь к идеалу — либеральный (реформы, гласность, прогресс).
Его возмущает такое отношение к аристократам, говорит, что уважает их, что в них развиты чувства собственного достоинства и уважения к самим себе. «Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее.» «Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе человека.» «…аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди.» |
Считает, что аристократы не способны к действию, и что никакой пользы от них нет. Полностью отвергает либерализм, отрицает способность дворянства вести Россию к светлому будущему.Назвал одного «дрянь, аристократишко».Петру Кирсанову : «…вы вот уважаете себя и сидите сложа руки»
«— Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, — говорил между тем Базаров, — подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны.» |
| Не признаёт авторитетов: «— Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, — промолвил Базаров. — В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем.» | |
| «Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете… Да ведь надобно же и строить.» | «Сперва нужно место расчистить.» |
| О народе. | |
| «…я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он не может жить без веры…»Обвиняет в том, что Базаров презирает народ: «А вы говорите с ним и презираете его в то же время.» | С этим Базаров соглашается.Говорит о неграмотности народа: «Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья-пророк в колеснице по небу разъезжает.»Гордится своим происхождением, близостью к народу: «Мой дед землю пахал..» (Базаров по матери- дворянин, а по отцу – из народа).На обвинение в презрении к народу: «Что ж, коли он заслуживает презрения!» |
| Как меняется Базаров в течение спора: «Он начинал злиться, и лицо его приняло какой-то медный и грубый цвет.» | |
| Об искусстве. | |
| — Рафаэль гроша медного не стоит, да и они (современные художники) не лучше его. | |
Базаров говорит о многих пороках в обществе: « чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда…», в обществе недостаток в честных людях, да и свобода вряд пойдёт впрок народу, что «…мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.»
На вопрос Павла Петровича, что же тогда такие, как Базаров, решили предпринять, Базаров ответил, что ничего, подтвердив, что и это – «нигилизм».
П.П. возмущён: «Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть!» Народ, которого миллионы, не позволит «попирать ногами свои священнейшие верования», что народ раздавит их.
П.П.: «Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом?»
Базаров: «От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела».
Базаров ушёл «лягушек резать».
Николай Петрович вспомнил, как он в молодости во многом не соглашался с матушкой, считая, что они- люди разных поколений. «Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы мол, не нашего поколения».
П.П. не согласен и говорит брату: «…мы с тобой гораздо правее этих господчиков».
Пересказала: Мельникова Вера Александровна.
Источник: literatura-ege.ru
Прошло около двух недель. Жизнь в Марьине текла своим порядком: Аркадий сибаритствовал, Базаров работал. Все в доме привыкли к нему, к его небрежным манерам, к его немногосложным и отрывочным речам. Фенечка, в особенности, до того с ним освоилась, что однажды ночью велела разбудить его: с Митей сделались судороги; и он пришел и, по обыкновению, полушутя, полузевая, просидел у ней часа два и помог ребенку. Зато Павел Петрович всеми силами души своей возненавидел Базарова: он считал его гордецом, нахалом, циником, плебеем; он подозревал, что Базаров не уважает его, что он едва ли не презирает его — его, Павла Кирсанова! Николай Петрович побаивался молодого «нигилиста» и сомневался в пользе его влияния на Аркадия; но он охотно его слушал, охотно присутствовал при его физических и химических опытах.
заров привез с собой микроскоп и по целым часам с ним возился. Слуги также привязались к нему, хотя он над ними подтрунивал: они чувствовали, что он все-таки свой брат, не барин. Дуняша охотно с ним хихикала и искоса, значительно посматривала на него, пробегая мимо «перепелочкой»; Петр, человек до крайности самолюбивый и глупый, вечно с напряженными морщинами на лбу, человек, которого все достоинство состояло в том, что он глядел учтиво, читал по складам и часто чистил щеточкой свой сюртучок, — и тот ухмылялся и светлел, как только Базаров обращал на него внимание; дворовые мальчишки бегали за «дохтуром», как собачонки. Один старик Прокофьич не любил его, с угрюмым видом подавал ему за столом кушанья, называл его «живодером» и «прощелыгой» и уверял, что он с своими бакенбардами — настоящая свинья в кусте. Прокофьич, по-своему, был аристократ не хуже Павла Петровича.
Наступили лучшие дни в году — первые дни июня. Погода стояла прекрасная; правда, издали грозилась опять холера, но жители …й губернии успели уже привыкнуть к ее посещениям. Базаров вставал очень рано и отправлялся версты за две, за три, не гулять — он прогулок без дела терпеть не мог, — а собирать травы, насекомых. Иногда он брал с собой Аркадия. На возвратном пути у них обыкновенно завязывался спор, и Аркадий обыкновенно оставался побежденным, хотя говорил больше своего товарища.
Однажды они как-то долго замешкались; Николай Петрович вышел к ним навстречу в сад и, поравнявшись с беседкой, вдруг услышал быстрые шаги и голоса обоих молодых людей. Они шли по ту сторону беседки и не могли его видеть.
— Ты отца недостаточно знаешь, — говорил Аркадий.
Николай Петрович притаился.
— Твой отец добрый малый, — промолвил Базаров, — но он человек отставной, его песенка спета.
Николай Петрович приник ухом… Аркадий ничего не отвечал.
«Отставной человек» постоял минуты две неподвижно и медленно поплелся домой.
— Третьего дня, я смотрю, он Пушкина читает, — продолжал между тем Базаров. — Растолкуй ему, пожалуйста, что это никуда не годится. Ведь он не мальчик: пора бросить эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее время! Дай ему что-нибудь дельное почитать.
— Что бы ему дать? — спросил Аркадий.
— Да, я думаю, Бюхнерово «Stoff und Kraft»[1][2] на первый случай.
— Я сам так думаю, — заметил одобрительно Аркадий. — «Stoff und Kraft» написано популярным языком…
— Вот как мы с тобой, — говорил в тот же день после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете, — в отставные люди попали, песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга не можем.
— Да почему он ушел вперед? И чем он от нас так уж очень отличается? — с нетерпением воскликнул Павел Петрович. — Это все ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот. Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан; я уверен, что со всеми своими лягушками он и в физике недалеко ушел.
— Нет, брат, ты этого не говори: Базаров умен и знающ.
— И самолюбие какое противное, — перебил опять Павел Петрович.
— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат, я сам начинаю думать, что она точно спета.
— Это почему?
— А вот почему. Сегодня я сижу да читаю Пушкина… помнится, «Цыгане» мне попались… Вдруг Аркадий подходит ко мне и молча, с этаким ласковым сожалением на лице, тихонько, как у ребенка, отнял у меня книгу и положил передо мной другую, немецкую… улыбнулся, и ушел, и Пушкина унес.
— Вот как! Какую же он книгу тебе дал?
— Вот эту.
И Николай Петрович вынул из заднего кармана сюртука пресловутую брошюру Бюхнера, девятого издания. Павел Петрович повертел ее в руках.
— Гм! — промычал он. — Аркадий Николаевич заботится о твоем воспитании. Что ж, ты пробовал читать?
— Пробовал.
— Ну и что же?
— Либо я глуп, либо это все — вздор. Должно быть, я глуп.
— Да ты по-немецки не забыл? — спросил Павел Петрович.
— Я по-немецки понимаю.
Павел Петрович опять повертел книгу в руках и исподлобья взглянул на брата. Оба помолчали.
— Да, кстати, — начал Николай Петрович, видимо желая переменить разговор. — Я получил письмо от Колязина.
— От Матвея Ильича?
— От него. Он приехал в *** ревизовать губернию. Он теперь в тузы вышел и пишет мне, что желает, по-родственному, повидаться с нами и приглашает нас с тобой и с Аркадием в город.
— Ты поедешь? — спросил Павел Петрович.
— Нет; а ты?
— И я не поеду. Очень нужно тащиться за пятьдесят верст киселя есть. Mathieu хочет показаться нам во всей своей славе; черт с ним! будет с него губернского фимиама, обойдется без нашего. И велика важность, тайный советник! Если б я продолжал служить, тянуть эту глупую лямку, я бы теперь был генерал-адъютантом. Притом же мы с тобой отставные люди.
— Да, брат; видно, пора гроб заказывать и ручки складывать крестом на груди, — заметил со вздохом Николай Петрович.
— Ну, я так скоро не сдамся, — пробормотал его брат. — У нас еще будет схватка с этим лекарем, я это предчувствую.
Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии «старичков Кирсановых» (так он называл обоих братьев), а в тот вечер он чувствовал себя не в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
Речь зашла об одном из соседних помещиков. «Дрянь, аристократишко», — равнодушно заметил Базаров, который встречался с ним в Петербурге.
— Позвольте вас спросить, — начал Павел Петрович, и губы его задрожали, — по вашим понятиям слова: «дрянь» и «аристократ» одно и то же означают?
— Я сказал: «аристократишко», — проговорил Базаров, лениво отхлебывая глоток чаю.
— Точно так-с: но я полагаю, что вы такого же мнения об аристократах, как и об аристократишках. Я считаю долгом объявить вам, что я этого мнения не разделяю. Смею сказать, меня все знают за человека либерального и любящего прогресс; но именно потому я уважаю аристократов — настоящих. Вспомните, милостивый государь (при этих словах Базаров поднял глаза на Павла Петровича), вспомните, милостивый государь, — повторил он с ожесточением, — английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее.
— Слыхали мы эту песню много раз, — возразил Базаров, — но что вы хотите этим доказать?
— Я эфтим хочу доказать, милостивый государь (Павел Петрович, когда сердился, с намерением говорил: «эфтим» и «эфто», хотя очень хорошо знал, что подобных слов грамматика не допускает. В этой причуде сказывался остаток преданий Александровского времени. Тогдашние тузы, в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни — эфто, другие — эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами), я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, — а в аристократе эти чувства развиты, — нет никакого прочного основания общественному… bien public,[3] общественному зданию. Личность, милостивый государь, — вот главное: человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится. Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность наконец, но это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга. Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе человека.
— Позвольте, Павел Петрович, — промолвил Базаров, — вы вот уважаете себя и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для bien public? Вы бы не уважали себя и то же бы делали.
Павел Петрович побледнел.
— Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
Николай Петрович кивнул головой.
— Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, — говорил между тем Базаров, — подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны.
— Что же ему нужно, по-вашему? Послушать вас, так мы находимся вне человечества, вне его законов. Помилуйте — логика истории требует…
— Да на что нам эта логика? Мы и без нее обходимся.
— Как так?
— Да так же. Вы, я надеюсь, не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей!
Павел Петрович взмахнул руками.
— Я вас не понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Я не понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете?
— Я уже говорил вам, дядюшка, что мы не признаем авторитетов, — вмешался Аркадий.
— Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, — промолвил Базаров. — В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем.
— Всё?
— Всё.
— Как? не только искусство, поэзию… но и… страшно вымолвить…
— Всё, — с невыразимым спокойствием повторил Базаров.
Павел Петрович уставился на него. Он этого не ожидал, а Аркадий даже покраснел от удовольствия.
— Однако позвольте, — заговорил Николай Петрович. — Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете… Да ведь надобно же и строить.
— Это уже не наше дело… Сперва нужно место расчистить.
— Современное состояние народа этого требует, — с важностью прибавил Аркадий, — мы должны исполнять эти требования, мы не имеем права предаваться удовлетворению личного эгоизма.
Эта последняя фраза, видимо, не понравилась Базарову; от нее веяло философией, то есть романтизмом, ибо Базаров и философию называл романтизмом; но он не почел за нужное опровергать своего молодого ученика.
— Нет, нет! — воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, — я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он не может жить без веры…
— Я не стану против этого спорить, — перебил Базаров, — я даже готов согласиться, что в этом вы правы.
— А если я прав…
— И все-таки это ничего не доказывает.
— Именно ничего не доказывает, — повторил Аркадий с уверенностию опытного шахматного игрока, который предвидел опасный, по-видимому, ход противника и потому нисколько не смутился.
— Как ничего не доказывает? — пробормотал изумленный Павел Петрович. — Стало быть, вы идете против своего народа?
— А хоть бы и так? — воскликнул Базаров. — Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья-пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж? Мне соглашаться с ним? Да притом — он русский, а разве я сам не русский?
— Нет, вы не русский после всего, что вы сейчас сказали! Я вас за русского признать не могу.
— Мой дед землю пахал, — с надменною гордостию отвечал Базаров. — Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас — в вас или во мне — он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете.
— А вы говорите с ним и презираете его в то же время.
— Что ж, коли он заслуживает презрения! Вы порицаете мое направление, а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете?
— Как же! Очень нужны нигилисты!
— Нужны ли они или нет — не нам решать. Ведь и вы считаете себя не бесполезным.
— Господа, господа, пожалуйста, без личностей! — воскликнул Николай Петрович и приподнялся.
Павел Петрович улыбнулся и, положив руку на плечо брату, заставил его снова сесть.
— Не беспокойся, — промолвил он. — Я не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, — вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным…
— Опять иностранное слово! — перебил Базаров. Он начинал злиться, и лицо его приняло какой-то медный и грубый цвет. — Во-первых, мы ничего не проповедуем; это не в наших привычках…
— Что же вы делаете?
— А вот что мы делаем. Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда…
— Ну да, да, вы обличители, — так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений и я соглашаюсь, но…
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
— Так, — перебил Павел Петрович, — так: вы во всем этом убедились и решились сами ни за что серьезно не приниматься.
— И решились ни за что не приниматься, — угрюмо повторил Базаров.
Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином.
— А только ругаться?
— И ругаться.
— И это называется нигилизмом?
— И это называется нигилизмом, — повторил опять Базаров, на этот раз с особенною дерзостью.
Павел Петрович слегка прищурился.
— Так вот как! — промолвил он странно спокойным голосом. — Нигилизм всему горю помочь должен, и вы, вы наши избавители и герои. Но за что же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не так же ли вы болтаете, как и все?
— Чем другим, а этим грехом не грешны, — произнес сквозь зубы Базаров.
— Так что ж? вы действуете, что ли? Собираетесь действовать?
Базаров ничего не отвечал. Павел Петрович так и дрогнул, но тотчас же овладел собою.
— Гм!.. Действовать, ломать… — продолжал он. — Но как же это ломать, не зная даже почему?
— Мы ломаем, потому что мы сила, — заметил Аркадий.
Павел Петрович посмотрел на своего племянника и усмехнулся.
— Да, сила — так и не дает отчета, — проговорил Аркадий и выпрямился.
— Несчастный! — возопил Павел Петрович; он решительно не был в состоянии крепиться долее, — хоть бы ты подумал, что в России ты поддерживаешь твоею пошлою сентенцией! Нет, это может ангела из терпения вывести! Сила! И в диком калмыке, и в монголе есть сила — да на что нам она? Нам дорога цивилизация, да-с, да-с, милостивый государь, нам дороги ее плоды. И не говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, un barbouilleur, тапер, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы! Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть! Сила! Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех — миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!
— Коли раздавят, туда и дорога, — промолвил Базаров. — Только бабушка еще надвое сказала. Нас не так мало, как вы полагаете.
— Как? Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом?
— От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела, — ответил Базаров.
— Так, так. Сперва гордость почти сатанинская, потом глумление. Вот, вот чем увлекается молодежь, вот чему покоряются неопытные сердца мальчишек! Вот, поглядите, один из них рядом с вами сидит, ведь он чуть не молится на вас, полюбуйтесь. (Аркадий отворотился и нахмурился.) И эта зараза уже далеко распространилась. Мне сказывали, что в Риме наши художники в Ватикан ни ногой. Рафаэля считают чуть не дураком, потому что это, мол, авторитет; а сами бессильны и бесплодны до гадости, а у самих фантазия дальше «Девушки у фонтана» не хватает, хоть ты что! И написана-то девушка прескверно. По-вашему, они молодцы, не правда ли?
— По-моему, — возразил Базаров. — Рафаэль гроша медного не стоит, да и они не лучше его.
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться! И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
— Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, — флегматически заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал глазами. — Спор наш зашел слишком далеко… Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с вами, — прибавил он, вставая, — когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания.
— Я вам миллионы таких постановлений представлю, — воскликнул Павел Петрович, — миллионы! Да вот хоть община, например.
Холодная усмешка скривила губы Базарова.
— Ну, насчет общины, — промолвил он, — поговорите лучше с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал на деле, что такое община, круговая порука, трезвость и тому подобные штучки.
— Семья наконец, семья, так, как она существует у наших крестьян! — закричал Павел Петрович.
— И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем…
— Надо всем глумиться, — подхватил Павел Петрович.
— Нет, лягушек резать. Пойдем, Аркадий; до свидания, господа.
Оба приятеля вышли. Братья остались наедине и сперва только посматривали друг на друга.
— Вот, — начал наконец Павел Петрович, — вот вам нынешняя молодежь! Вот они — наши наследники!
— Наследники, — повторил с унылым вздохом Николай Петрович. Он в течение всего спора сидел как на угольях и только украдкой болезненно взглядывал на Аркадия. — Знаешь, что я вспомнил, брат? Однажды я с покойницей матушкой поссорился: она кричала, не хотела меня слушать… Я наконец сказал ей, что вы, мол, меня понять не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям. Она ужасно обиделась, а я подумал: что делать? Пилюля горька — а проглотить ее нужно. Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю.
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli, и не имеем той дерзкой самонадеянности… И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: какого вина вы хотите, красного или белого? «Я имею привычку предпочитать красное!» — отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновение…
— Вам больше чаю не угодно? — промолвила Фенечка, просунув голову в дверь: она не решалась войти в гостиную, пока в ней раздавались голоса споривших.
— Нет, ты можешь велеть самовар принять, — отвечал Николай Петрович и поднялся к ней навстречу. Павел Петрович отрывисто сказал ему: bon soir,[4] и ушел к себе в кабинет.
Источник: ru.wikisource.org
ОТЦЫ И ДЕТИ – краткое содержание. Главы 1-10
Кликнув по главе, вы перейдете к ее краткому содержанию.
| Глава 1 | Глава 2 | Глава 3 | Глава 4 | Глава 5 |
| Глава 6 | Глава 7 | Глава 8 | Глава 9 | Глава 10 |
- Перейти к содержанию глав 11 – 20.
- Перейти к содержанию глав 21 – 28.
Отцы и дети. Глава 1. Краткое содержание.
В Этой главе мы знакомимся с историей семьи Кирсановых.
“Что, Петр? Не видать еще?”, — спрашивал 20 мая 1859 года, выходя без шапки на низкое крылечко постоялого двора на *** шоссе, барин лет сорока с небольшим, в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазенками.
Слуга, в котором все: и бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы, и учтивые телодвижения, словом, все изобличало человека новейшего, усовершенствованного поколения, посмотрел снисходительно вдоль дороги и ответствовал: “Никак нет-с, не видать”.
— Не видать? — повторил барин.
Не видать, — вторично ответствовал слуга. Барин вздохнул и присел на скамеечку.
Барин, которого зовут Николай Петрович Кирсанов, ждет приезда своего сына Аркадия. Николай Петрович — владелец двухсот душ. Имение хорошее, оно расположено в пятнадцати верстах от постоялого двора. Отец Кирсанова — боевой генерал 1812 г. Он был грубым и полуграмотным человеком, всю жизнь отдал военной службе.
Николай Петрович и его старший брат Павел родились на юге России. Николай Петрович «в качестве генеральского сына»… «не только не отличался храбростью, но даже заслужил прозвище трусишки».
Мать мальчиков жила в свое удовольствие. Она не слишком много внимания уделяла детям. Николай Петрович, как генеральский сын, должен был идти на военную службу. Но он сломал себе ногу, на всю жизнь остался хромым.
Когда Николаю исполнилось восемнадцать лет, отец повез его в Петербург и «поместил его в университет». Брат оказался в гвардейском полку. Николай Петрович и его брат жили вместе, на одной квартире.
В 1835 году Николай Петрович вышел из университета кандидатом, и в том же году генерал Кирсанов, уволенный в отставку за неудачный смотр, приехал в Петербург с женою на житье.
Через некоторое время генерал Кирсанов умер от удара. Вскоре умерла и мать, Агафоклея Кузьминична. Ей было тяжело привыкнуть к глухой столичной жизни.
Еще когда были живы родители, Николай Петрович влюбился в дочь бывшего хозяина его квартиры, миловидную и развитую девицу. Когда закончился траур по родителям, Николай Петрович женился на ней. Некоторое время молодые жили в городе, потом поселились в деревне. Там родился сын Аркадий.
Супруги жили очень хорошо и тихо: они почти никогда не расставались, читали вместе, играли в четыре руки на фортепьяно…
Но через десять лет, в 1847 г., жена Николая Петровича скончалась. Он «едва вынес этот удар, поседел в несколько недель».
В 1855 г. Аркадий поступил в университет. Николай Петрович прожил с сыном три зимы в Петербурге, стараясь общаться с товарищами Аркадия. На последнюю зиму Кирсанов приехать не смог, и вот теперь, в мае 1859 г., уже седой и немного сгорбленный, он ждет своего сына, получившего, как когда-то Николай Петрович, звание «кандидат».
«Показался тарантас, запряженный тройкой ямских лошадей». Кирсанов с радостным криком «Аркаша!» встретил своего сына.
Отцы и дети. Глава 2. Краткое содержание.
В этой главе происходит знакомство с Евгением Базаровым.
Вместе с Аркадием приехал его приятель. Аркадий сказал отцу, что приятель был так любезен, что согласился погостить у них. Молодой человек держится несколько отчужденно. Он с некоторым равнодушием отвечает на радостное приветствие Николая Петровича Кирсанова. Приятеля Аркадия зовут Евгений Васильевич Базаров.
Отцы и дети. Глава 3. Краткое содержание.
Аркадий был очень рад увидеть отца. Но молодой человек сдерживал искреннюю, почти детскую радость. Безусловно, своих чувств и эмоций все равно ему не удавалось скрыть. Поэтому ему «хотелось поскорее перевести разговор с настроения взволнованного на обыденное».
Аркадий говорит отцу, что очень дорожит дружбой с Базаровым. Он рассказывает, что его новый приятель занимается естественными науками и собирается в будущем году держать экзамен на доктора. Аркадий просит отца быть приветливым с Базаровым.
В свою очередь, Николай Петрович рассказывает сыну о том, что происходит в имении. Также он говорит о том, что умерла старая нянюшка, Егоровна. Николай Петрович сменил приказчика, он решил «не держать больше у себя вольноотпущенных, бывших дворовых, или по крайней мере не поручать им никаких должностей, где есть ответственность».
Отец смущенно говорит сыну о том, что в его доме живет девушка, Фенечка. Николай Петрович стыдится своей слабости. Но Аркадий отнесся к этой новости с равнодушием. Отец и сын смотрят по сторонам.
Места, по которым они проезжали, не могли назваться живописными. Поля, все поля, тянулись вплоть до самого небосклона, то слегка вздымаясь, то опускаясь снова; кое-где виднелись небольшие леса, и, усеянные редким и низким кустарником, вились овраги, напоминая глазу их собственное изображение на старинных планах екатерининского времени Попадались и речки с обрытыми берегами, и крошечные пруды с худыми плотинами, и деревеньки с низкими избенками под темными, часто до половины разметанными крышами, и покривившиеся молотильные сарайчики с плетенными из хвороста стенами и зевающими воротищами возле опустелых гумен, и церкви, то кирпичные с отвалившеюся кое-где штукатуркой, то деревянные с наклонившимися крестами и разоренными кладбищами.
Аркадий печально смотрел на нерадостную картину. Он думал о том, что «небогатый край этот, не поражает он ни довольством, ни трудолюбием; нельзя ему так остаться, преобразования необходимы … но как их исполнить, как приступить?..»
Однако грустные размышления не могли взять верх над жизнерадостной натурой юноши.
…Весна брала свое. Все кругом золотисто зеленело, все широко и мягко волновалось и лоснилось под тихим дыханием теплого ветерка…
Настроение Аркадия изменилось.
Четверть часа спустя оба экипажа остановились перед крыльцом нового деревянного дома, выкрашенного серою краскою и покрытого железною красною крышей. Это и было Марьино, Новая слободка тож, или, по крестьянскому наименованию, Бобылий хутор.
Отцы и дети. Глава 4. Краткое содержание.
В главе описывается ужин в поместье Кирсановых.
Встречать господ вышли только девочка лет двенадцати и молодой парень, одетый в серую ливрейную куртку с белыми гербовыми пуговицами, это был слуга Павла Петровича Кирсанова. Аркадий и его приятель были голодны. Николай Петрович приказал принести ужин.
В гостиную вошел «человек среднего роста, одетый в темный английский сьют, модный низенький галстук и лаковые полусапожки, — Павел Петрович Кирсанов. На вид ему был лет сорок пять: его коротко остриженные седые волосы отливали темным блеском, как новое серебро; лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое, словно выведенное тонким и легким резцом, являло следы красоты замечательной: особенно хороши были светлые, черные, продолговатые глаза». Павел Петрович был рад увидеть племянника. Николай Петрович представил своего брата Базарову. После того как Аркадий со своим приятелем ушли, Павел Петрович выразил некоторое недовольство тем, что «этот волосатый» будет гостить у них в доме.
За ужином обстановка была достаточно спокойной. Николай Петрович рассказывал о дере венской жизни, Аркадий — о жизни в Петербурге. После ужина Базаров дает свою характеристику Николаю Петровичу и Павлу Петровичу. О первом он отзывается вполне одобрительно, называет его добряком. Павел Петрович удостоился более язвительной оценки. Базаров называет его чудаком, поскольку в деревне он ходит таким щеголем.
Отцы и дети. Глава 5. Краткое содержание.
На следующий день Евгений Базаров проснулся очень рано, все еще спали. Он вышел из дома и велел местным мальчишкам наловить ему лягушек. Евгений Базаров проводит над лягушками опыты. С окружающими Базаров общается с некоторым презрением. Но, несмотря на это, он вызывает доверие и уважение, особенно у людей, стоящих ниже его на социальной лестнице.
Аркадий удивлен, что Фенечка не присутствовала за столом. Аркадий спрашивает у отца, не стеснил ли он девушку. Молодой человек специально идет с ней знакомиться.
После знакомства Аркадий узнал, что у него есть маленький братик. Эту новость Аркадий встретил с радостью.
В разговоре с Павлом Петровичем Аркадий дает оценку своему другу Базарову. Он называет его «нигилистом» и объясняет, что это значит.
По мнению Аркадия, нигилистом можно назвать того, кто не склоняется перед какими бы то ни было авторитетами; ничего не принимает на веру — ни мнения, ни принципы. Павел Петрович очень этому удивлен. Он не понимает, как можно жить без принципов.
Вдруг появляется Фенечка, молодая привлекательная женщина, на вид ей примерно двадцать три года. Она «вся беленькая и мягкая, с темными волосами и глазами, красными и детски пухлявы ми губками и нежными ручками». Вскоре приходит Базаров, у него с собой мешок лягушек. Дядя Аркадия задает Базарову вопрос: что он собирается делать с лягушками, есть или же разводить? Но Евгений Базаров пропускает насмешку мимо ушей. Он говорит, что лягушки нужны ему для опытов. Когда Павел Петрович узнает, что Базаров занимается естественными науками, он спрашивает, не следует ли тот примеру германцев, ведь именно они «сильно в этом преуспели». Базаров согласен с тем, что авторитет немцев очень высок, он называет их учителями. Павел Петрович недоумевает, почему он более высокого мнения о немецких ученых, чем о русских. Но Базаров не считает нужным объяснять свою позицию.
Отцы и дети. Глава 6. Краткое содержание.
Павел Петрович спрашивает у Базарова, на самом ли деле он не признает никаких авторитетов. Базаров считает, что авторитеты признавать ни к чему, также не нужно ничему верить: «Да зачем же я стану их признавать? И чему я буду верить? Мне скажут дело, я соглашусь, вот и все». Такая позиция кажется Павлу Петровичу непонятной и неправильной.
Павел Петрович рассуждает о материалистах, вспоминает о Гете и Шиллере. Он с некоторым осуждением говорит о «химиках да материалистах». Но Базаров с ним не согласен. Евгений считает, что химик намного полезнее любого поэта. Такое мнение вызывает сильное удивление у Павла Петровича. Он прямо спрашивает у Базарова, признает ли он искусство. Тот отвечает в резкой форме: «Искусство наживать деньги, или нет более геморроя!»
Павел Петрович спрашивает Базарова, значит ли это, что тот верит в одну науку. Базаров отвечает:
Я уже доложил вам, что ни во что не верю; и что такое наука — наука вообще? Есть науки, как есть ремесла, звания; а наука вообще не существует вовсе.
Ответы Базарова оскорбляют и шокируют Павла Петровича. Через некоторое время Аркадий упрекает Базарова в том, что тот так резко говорил с его дядей. Но Евгений считает, что ни к чему потакать капризам уездных аристократов. Аркадий просит своего друга быть более снисходительным к дяде и рассказывает историю Павла Петровича. По мнению Аркадия, Павла Петровича стоит пожалеть, а не осуждать, и тем более не следует насмехаться над ним.
Отцы и дети. Глава 7. Краткое содержание.
В седьмой главе рассказывается история Павла Петровича Кирсанова.
Павел Петрович получил хорошее воспитание, в молодости отличался редкой красотой. На него обращали внимание женщины, он был самоуверен и настойчив. В двадцать восемь лет, он был уже капитаном. У Павла Петровича были огромные возможности. Но вдруг он познакомился с княгиней Р. Характер княгини был весьма и весьма странным. Она имела репутацию легкомысленной кокетки. Однако женщина не находила нигде покоя, часто плакала, молилась.
Одним словом, поведение княгини выдавало в ней натуру импульсивную и экзальтированную. Павел Петрович познакомился с ней на балу. Она произвела на Кирсанова сильное впечатление, молодой человек без памяти влюбился в нее. Княгиня казалась ему загадкой, именно поэтому он подарил ей кольцо со сфинксом. Павел Петрович сказал, что она сама похожа на сфинкс, так как разгадать ее ему не удается.
Несмотря на все достоинства Павла Кирсанова, он скоро надоел княгине. Это было тяжелым ударом для человека, привыкшего к быстрым и легким победам. У Павла Петровича словно помрачился рассудок. Он вышел в отставку, бросил карьеру, несмотря на блистательные возможности, открывавшиеся перед ним. Теперь он только и делал, что следовал за княгиней. Разумеется, она гнала настойчивого и надоевшего кавалера.
Рано или поздно, но Павел Петрович понял, что у них нет будущего, однако вернуться к прежней жизни не смог. После любовного разочарования Павел Петрович уже не думал о женитьбе, десять лет его жизни прошли, как сон, пустые, не украшенные ничем.
Однажды Павел Петрович узнал о смерти княгини. Она умерла, причем перед смертью практически сошла с ума. Кирсанов получил от княгини посмертное послание, там было и его кольцо.
Павлу Петровичу не оставалось ничего лучше, чем жить вместе со своим братом. Они были оба несчастны. Николай Петрович потерял любимую жену, а Павел Петрович потерял «свои воспоминания».
Однако Николай Петрович был все-таки счастливее, ведь у него был сын Аркадий, а также у него было осознание, что жизнь прошла не зря.
У одинокого Павла Петровича таких мыслей не было. В его жизни уже не было никаких надежд. Когда Базаров услышал эту историю, то сказал, что Павел Петрович недостоин жалости. По мнению Базарова, человек не должен ставить всю жизнь «на карту женской любви». Базаров составил о Павле Петровиче не самое лестное представление, поэтому любые доводы Аркадия кажутся ему неубедительными. Речь Базарова цинична и жестока. Однако нельзя не признать, что в некоторых вопросах он прав. Однако Аркадий с ним не соглашается. Нетрудно понять, что Аркадий и его приятель — абсолютно разные люди.
Отцы и дети. Глава 8. Краткое содержание
Тем временем Павел Петрович навещает Фенечку, просит показать ребенка. Девушка смущена, так как присутствие Павла Петровича ей не очень нравится. Тут приходит Николай Петрович, и его брат сразу же исчезает. Павел Петрович возвращается в свой кабинет.
Как Николай Петрович познакомился с Фенечкой, которая стала ему так близка? Знакомство произошло три года назад. Кирсанов ночевал в уездном городке на постоялом дворе. Николай Петрович познакомился с хозяйкой, Фенечка была ее дочерью.
Кирсанов пригласил хозяхйку постоялого двора к себе в экономки. Однажды случилась беда — Фенечке искра из печки попала в глаз. Ее мать обратилась к Николаю Петровичу за помощью. Кирсанов лечил девушку и влюбился в нее. Через некоторое время Фенечка осиротела, ей некуда было деваться.
Отцы и дети. Глава 9. Краткое содержание
На прогулке Фенечка знакомится с Базаровым. Тот оказывает помощь малышу, у которого режутся зубки. Фенечка чувствует расположение к Базарову.
Аркадий много беседует со своим приятелем. Евгений говорит, что в хозяйстве Кирсанова все обстоит не самым лучшим образом. По мнению Базарова, управляющий «либо дурак, либо плут»; «работники смотрят отъявленными ленивцами». Базаров считает, что Николая Петровича мужички легко «надуют».
Аркадий говорит, что Базаров очень плохого мнения о русских. Базаров этого не отрицает:
«Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения».
Вообще, Базаров дает всем и вся очень интересные характеристики. Он говорит: «Важно, что дважды два — четыре, а остальное все пустяки». Аркадий спрашивает его: «И природа пустяки?», на что Базаров отвечает:
«И природа пустяки в том значении, в каком ты ее понимаешь. Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник».
Разумеется, Аркадий далеко не всегда соглашается с мнением своего приятеля, но не может не прислушиваться к нему. Когда Базаров узнает, что Николай Петрович играет на виолончели, это вызывает у него усмешку. Базаров считает, что почтенный отец семейства не должен играть на виолончели, что это слишком легкомысленное занятие.
Отцы и дети. Глава 10. Краткое содержание.
Базаров гостит у Кирсановых весьма продолжительное время. Дворня начинает его уважать. Отец Аркадия, Николай Петрович, старается поменьше общаться с Базаровым, так как немного его боится. Павел Петрович ненавидит Базарова. Сам Евгений относится ко всем со снисходительным презрением. Однажды Базаров сказал Аркадию, что его отец «добрый малый», но «его песенка спета». Тем самым Базаров хотел сказать, что Николай Петрович не способен на какие-то дельные поступки. Базаров сказал Аркадию, что его отец читает Пушкина. По мнению самого Евгения, следует читать не эту «ерунду», а что-то полезное, поэтому он рекомендует Аркадию дать отцу «Материю и силу» Бюхнера. Николай Петрович услышал этот разговор и очень обиделся. Он рассказал об этом своему брату.
Павел Петрович в ярости, он говорит о своей ненависти к Базарову. Павел Петрович считает его шарлатаном, который недалеко ушел в науке. Но Николай Петрович возражает. Он считает Базарова умным и знающим. Вечером, за столом, между Базаровым и Павлом Петровичем происходит крупная ссора. Базаров сказал о соседнем помещике, что тот «дрянь, аристократишко». Это вызвало негодование у Павла Петровича. Он высказал Базарову, что в аристократе развито чувство собственного достоинства, уважение к самому себе. И без аристократов нет «никакого прочного основания общественному благу». Базаров скептически слушает речь Павла Петровича. Он говорит, что аристократы сидят сложа руки, поэтому не приносят никакой пользы обществу.
Павел Петрович хочет узнать, чем же полезны нигилисты. Базаров говорит, что нигилисты все отрицают:
«В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем».
Услышав это, Павел Петрович говорит, что нужно не только разрушать, но еще и строить. Базаров возражает: «Это уже не наше дело. Сперва нужно место расчистить».
Спор заходит и о русском народе. Павел Петрович говорит, что Базаров его презирает. Тот согласен с этим и говорит, что русский народ с его глупостью, необразованностью нельзя не презирать.
Разговор оказывается очень серьезным. Были затронуты различные проблемы. Наконец Павел Петрович сказал, что ломать — не строить. После этого к разговору присоединился Аркадий. Он сказал, что они ломают именно потому, что они — сила, а сила не дает отчета в своих действиях. Рассерженный Павел Петрович сказал, что сила есть и в диком калмыке, и в монголе, а просвещенным людям должна быть дорога цивилизация.
Базаров предложил назвать какие-то «постановления», которые не заслуживали бы полного и безоговорочного отрицания. Павел Петрович привел не самые удачные примеры.
Разговор оставил неприятный осадок у братьев Кирсановых.
Перейти к краткому содержанию глав 11-20.
Источник: sochinenie-rus.ru
X
(См. полный текст романа.)
Прошло около двух недель. Жизнь в Марьине текла своим порядком: Аркадий сибаритствовал,[1] Базаров работал. Все в доме привыкли к нему, к его небрежным манерам, к его немногосложным и отрывочным речам. Фенечка, в особенности, до того с ним освоилась, что однажды ночью велела разбудить его: с Митей сделались судороги; и он пришел и, по обыкновению полушутя, полузевая, просидел у ней часа два и помог ребенку. Зато Павел Петрович всеми силами души своей возненавидел Базарова: он считал его гордецом, нахалом, циником, плебеем; он подозревал, что Базаров не уважает его, что он едва ли не презирает его – его, Павла Кирсанова! Николай Петрович побаивался молодого «нигилиста» и сомневался в пользе его влияния на Аркадия; но он охотно его слушал, охотно присутствовал при его физических и химических опытах. Базаров привез с собой микроскоп и по целым часам с ним возился. Слуги также привязались к нему, хотя он над ними подтрунивал: они чувствовали, что он все-таки свой брат, не барин. Дуняша охотно с ним хихикала и искоса, значительно посматривала на него, пробегая мимо «перепелочкой»; Петр, человек до крайности самолюбивый и глупый, вечно с напряженными морщинами на лбу, человек, которого все достоинство состояло в том, что он глядел учтиво, читал по складам и часто чистил щеточкой свой сюртучок, – и тот ухмылялся и светлел, как только Базаров обращал на него внимание; дворовые мальчишки бегали за «дохтуром», как собачонки. Один старик Прокофьич не любил его, с угрюмым видом подавал ему за столом кушанья, называл его «живодером» и «прощелыгой» и уверял, что он с своими бакенбардами – настоящая свинья в кусте. Прокофьич, по-своему, был аристократ не хуже Павла Петровича.
Отцы и дети. Художественный фильм по роману И. С. Тургенева. 1958
Наступили лучшие дни в году – первые дни июня. Погода стояла прекрасная; правда, издали грозилась опять холера, но жители …й губернии успели уже привыкнуть к ее посещениям. Базаров вставал очень рано и отправлялся версты за две, за три, не гулять – он прогулок без цели терпеть не мог, – а собирать травы, насекомых. Иногда он брал с собой Аркадия. На возвратном пути у них обыкновенно завязывался спор, и Аркадий обыкновенно оставался побежденным, хотя говорил больше своего товарища.
Однажды они как-то долго замешкались; Николай Петрович вышел к ним навстречу в сад и, поравнявшись с беседкой, вдруг услышал быстрые шаги и голоса обоих молодых людей. Они шли по ту сторону беседки и не могли его видеть.
– Ты отца недостаточно знаешь, – говорил Аркадий.
Николай Петрович притаился.
– Твой отец добрый малый, – промолвил Базаров, – но он человек отставной, его песенка спета.
Николай Петрович приник ухом… Аркадий ничего не отвечал.
«Отставной человек» постоял минуты две неподвижно и медленно поплелся домой.
– Третьего дня, я смотрю, он Пушкина читает, – продолжал между тем Базаров. – Растолкуй ему, пожалуйста, что это никуда не годится. Ведь он не мальчик: пора бросить эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее время! Дай ему что-нибудь дельное почитать.
– Что бы ему дать? – спросил Аркадий.
– Да, я думаю, Бюхнерово «Stoff und Kraft»[2] на первый случай.
– Я сам так думаю, – заметил одобрительно Аркадий. – «Stoff und Kraft» написано популярным языком.
– Вот как мы с тобой, – говорил в тот же день, после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете: – в отставные люди попали, песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга не можем.
– Да почему он ушел вперед? И чем он от нас так уж очень отличается? – с нетерпением воскликнул Павел Петрович. – Это все ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот. Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан; я уверен, что со всеми своими лягушками он и в физике недалеко ушел.
– Нет, брат, ты этого не говори: Базаров умен и знающ.
– И самолюбие какое противное, – перебил опять Павел Петрович.
– Да, – заметил Николай Петрович, – он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, – а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат, я сам начинаю думать, что она точно спета.
– Это почему?
– А вот почему. Сегодня я сижу да читаю Пушкина… помнится, «Цыгане» мне попались… Вдруг Аркадий подходит ко мне и молча, с этаким ласковым сожалением на лице, тихонько, как у ребенка, отнял у меня книгу и положил передо мной другую, немецкую… улыбнулся и ушел, и Пушкина унес.
– Вот как! Какую же он книгу тебе дал?
– Вот эту.
И Николай Петрович вынул из заднего кармана сюртука пресловутую брошюру Бюхнера,[3] девятого издания.
Павел Петрович повертел ее в руках.
– Гм! – промычал он. – Аркадий Николаевич заботится о твоем воспитании. Что ж, ты пробовал читать?
– Пробовал.
– Ну и что же?
– Либо я глуп, либо это все – вздор. Должно быть, я глуп.
– Да ты по-немецки не забыл? – спросил Павел Петрович.
– Я по-немецки понимаю.
Павел Петрович опять повертел книгу в руках и исподлобья взглянул на брата. Оба помолчали.
– Да, кстати, – начал Николай Петрович, видимо желая переменить разговор. – Я получил письмо от Колязина.
– От Матвея Ильича?
– От него. Он приехал в*** ревизовать губернию. Он теперь в тузы вышел и пишет мне, что желает, по-родственному, повидаться с нами и приглашает нас с тобой и с Аркадием в город.
– Ты поедешь? – спросил Павел Петрович.
– Нет; а ты?
– И я не поеду. Очень нужно тащиться за пятьдесят верст киселя есть. Mathieu хочет показаться нам во всей своей славе; черт с ним! будет с него губернского фимиама, обойдется без нашего. И велика важность, тайный советник! Если б я продолжал служить, тянуть эту глупую лямку, я бы теперь был генерал-адъютантом. Притом же мы с тобой отставные люди.
– Да, брат; видно, пора гроб заказывать и ручки складывать крестом на груди, – заметил со вздохом Николай Петрович.
– Ну, я так скоро не сдамся, – пробормотал его брат. – У нас еще будет схватка с этим лекарем, я это предчувствую.
Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии «старичков Кирсановых» (так он называл обоих братьев), а в тот вечер он чувствовал себя не в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
Речь зашла об одном из соседних помещиков. «Дрянь, аристократишко», – равнодушно заметил Базаров, который встречался с ним в Петербурге.
– Позвольте вас спросить, – начал Павел Петрович, и губы его задрожали, – по вашим понятиям слова: «дрянь» и «аристократ» одно и то же означают?
– Я сказал: «аристократишко», – проговорил Базаров, лениво отхлебывая глоток чаю.
– Точно так-с; но я полагаю, что вы такого же мнения об аристократах, как и об аристократишках. Я считаю долгом объявить вам, что я этого мнения не разделяю. Смею сказать, меня все знают за человека либерального и любящего прогресс; но именно потому я уважаю аристократов – настоящих. Вспомните, милостивый государь (при этих словах Базаров поднял глаза на Павла Петровича), вспомните, милостивый государь, – повторил он с ожесточением, – английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее.
– Слыхали мы эту песню много раз, – возразил Базаров, – но что вы хотите этим доказать?
– Я эфтим хочу доказать, милостивый государь (Павел Петрович, когда сердился, с намерением говорил: «эфтим» и «эфто», хотя очень хорошо знал, что подобных слов грамматика не допускает. В этой причуде сказывался остаток преданий Александровского времени. Тогдашние тузы в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни – эфто, другие – эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами), я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, – а в аристократе эти чувства развиты, – нет никакого прочного основания общественному… bien public…[4] общественному зданию. Личность, милостивый государь, – вот главное; человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится. Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность, наконец, но это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга. Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе человека.
– Позвольте, Павел Петрович, – промолвил Базаров, – вы вот уважаете себя и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для bien public? Вы бы не уважали себя и то же бы делали.
Павел Петрович побледнел.
– Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм – принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
Николай Петрович кивнул головой.
– Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, – говорил между тем Базаров, – подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны.
– Что же ему нужно, по-вашему? Послушать вас, так мы находимся вне человечества, вне его законов. Помилуйте – логика истории требует…
– Да на что нам эта логика? Мы и без нее обходимся.
– Как так?
– Да так же. Вы, я надеюсь, не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей!
Павел Петрович взмахнул руками.
– Я вас не понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Я не понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете?
– Я уже говорил вам, дядюшка, что мы не признаём авторитетов, – вмешался Аркадий.
– Мы действуем в силу того, что мы признаём полезным, – промолвил Базаров. – В теперешнее время полезнее всего отрицание – мы отрицаем.
– Все?
– Все.
– Как? не только искусство, поэзию… но и… страшно вымолвить…
– Все, – с невыразимым спокойствием повторил Базаров.
Павел Петрович уставился на него. Он этого не ожидал, а Аркадий даже покраснел от удовольствия.
– Однако позвольте, – заговорил Николай Петрович. – Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете… Да ведь надобно же и строить.
– Это уже не наше дело… Сперва нужно место расчистить.
– Современное состояние народа этого требует, – с важностью прибавил Аркадий, – мы должны исполнять эти требования, мы не имеем права предаваться удовлетворению личного эгоизма.
Эта последняя фраза, видимо, не понравилась Базарову; от нее веяло философией, то есть романтизмом, ибо Базаров и философию называл романтизмом; но он не почел за нужное опровергать своего молодого ученика.
– Нет, нет! – воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, – я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он – патриархальный, он не может жить без веры…
– Я не стану против этого спорить, – перебил Базаров, – я даже готов согласиться, что в этом вы правы.
– А если я прав…
– И все-таки это ничего не доказывает.
– Именно ничего не доказывает, – повторил Аркадий с уверенностию опытного шахматного игрока, который предвидел опасный, по-видимому, ход противника и потому нисколько не смутился.
– Как ничего не доказывает? – пробормотал изумленный Павел Петрович. – Стало быть, вы идете против своего народа?
– А хоть бы и так? – воскликнул Базаров. – Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж? Мне соглашаться с ним? Да притом – он русский, а разве я сам не русский?
– Нет, вы не русский после всего, что вы сейчас сказали! Я вас за русского признать не могу.
– Мой дед землю пахал, – с надменною гордостию отвечал Базаров. – Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас – в вас или во мне – он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете.
– А вы говорите с ним и презираете его в то же время.
– Что ж, коли он заслуживает презрения! Вы порицаете мое направление, а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете?
– Как же! Очень нужны нигилисты!
– Нужны ли они или нет – не нам решать. Ведь и вы считаете себя не бесполезным.
– Господа, господа, пожалуйста, без личностей! – воскликнул Николай Петрович и приподнялся.
Павел Петрович улыбнулся и, положив руку на плечо брату, заставил его снова сесть.
– Не беспокойся, – промолвил он. – Я не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, – продолжал он, обращаясь снова к Базарову, – вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным…
– Опять иностранное слово! – перебил Базаров. Он начинал злиться, и лицо его приняло какой-то медный и грубый цвет. – Во-первых, мы ничего не проповедуем; это не в наших привычках…
– Что же вы делаете?
– А вот что мы делаем. Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда…
– Ну да, да, вы обличители, – так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений и я соглашаюсь, но…
– А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству;[5] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
– Так, – перебил Павел Петрович, – так: вы во всем этом убедились и решились сами ни за что серьезно не приниматься.
– И решились ни за что не приниматься, – угрюмо повторил Базаров.
Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином.
– А только ругаться?
– И ругаться.
– И это называется нигилизмом?
– И это называется нигилизмом, – повторил опять Базаров, на этот раз с особенною дерзостью.
Павел Петрович слегка прищурился.
– Так вот как! – промолвил он странно спокойным голосом. – Нигилизм всему горю помочь должен, и вы, вы наши избавители и герои. Но за что же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не так же ли вы болтаете, как и все?
– Чем другим, а этим грехом не грешны, – произнес сквозь зубы Базаров.
– Так что ж? вы действуете, что ли? Собираетесь действовать?
Базаров ничего не отвечал. Павел Петрович так и дрогнул, но тотчас же овладел собою.
– Гм!.. Действовать, ломать… – продолжал он. – Но как же это ломать, не зная даже почему?
– Мы ломаем, потому что мы сила, – заметил Аркадий. Павел Петрович посмотрел на своего племянника и усмехнулся.
– Да, сила – так и не дает отчета, – проговорил Аркадий и выпрямился.
– Несчастный! – возопил Павел Петрович; он решительно не был в состоянии крепиться долее, – хоть бы ты подумал, что в России ты поддерживаешь твоею пошлою сентенцией![6] Нет, это может ангела из терпения вывести! Сила! И в диком калмыке и в монголе есть сила – да на что нам она? Нам дорога цивилизация, да-с, да-с, милостивый государь; нам дороги ее плоды. И не говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, ип barbouilleur ,[7] тапёр, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы! Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть! Сила! Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех – миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!
– Коли раздавят, туда и дорога, – промолвил Базаров. – Только бабушка еще надвое сказала. Нас не так мало, как вы полагаете.
– Как? Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом?
– От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела, – ответил Базаров.
– Так, так. Сперва гордость почти сатанинская, потом глумление. Вот, вот чем увлекается молодежь, вот чему покоряются неопытные сердца мальчишек! Вот, поглядите, один из них рядом с вами сидит, ведь он чуть не молится на вас, полюбуйтесь. (Аркадий отворотился и нахмурился.) И эта зараза уже далеко распространилась. Мне сказывали, что в Риме наши художники в Ватикан ни ногой.[8] Рафаэля[9] считают чуть не дураком, потому что это, мол, авторитет; а сами бессильны и бесплодны до гадости; а у самих фантазия дальше «Девушки у фонтана» не хватает, хоть ты что! И написана-то девушка прескверно. По-вашему, они молодцы, не правда ли?
– По-моему, – возразил Базаров, – Рафаэль гроша медного не стоит, да и они не лучше его.
– Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться! И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! – и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
– Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, – флегматически заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал глазами. – Спор наш зашел слишком далеко… Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с вами, – прибавил он вставая, – когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания.
– Я вам миллионы таких постановлений представлю, – воскликнул Павел Петрович, – миллионы! Да вот хоть община, например.
Холодная усмешка скривила губы Базарова.
– Ну, насчет общины, – промолвил он, – поговорите лучше с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал на деле, что такое община, круговая порука, трезвость и тому подобные штучки.
– Семья, наконец, семья, так как она существует у наших крестьян! – закричал Павел Петрович.
– И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем…
– Надо всем глумиться, – подхватил Павел Петрович.
– Нет, лягушек резать. Пойдем, Аркадий; до свидания, господа!
Оба приятеля вышли. Братья остались наедине и сперва только посматривали друг на друга.
– Вот, – начал наконец Павел Петрович, – вот вам нынешняя молодежь! Вот они – наши наследники!
– Наследники, – повторил с унылым вздохом Николай Петрович. Он в течение всего спора сидел как на угольях и только украдкой болезненно взглядывал на Аркадия. – Знаешь, что я вспомнил, брат? Однажды я с покойницей матушкой поссорился: она кричала, не хотела меня слушать… Я, наконец, сказал ей, что вы, мол, меня понять не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям. Она ужасно обиделась, а я подумал: что делать? Пилюля горька – а проглотить ее нужно. Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы, мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю.
– Ты уже чересчур благодушен и скромен, – возразил Павел Петрович, – я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli ,[10] и не имеем той дерзкой самонадеянности… И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: «Какого вина вы хотите, красного или белого?» – «Я имею привычку предпочитать красное!» – отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновенье…
– Вам больше чаю не угодно? – промолвила Фенечка, просунув голову в дверь: она не решалась войти в гостиную, пока в ней раздавались голоса споривших.
– Нет, ты можешь велеть самовар принять, – отвечал Николай Петрович и поднялся к ней навстречу. Павел Петрович отрывисто сказал ему: bon soir,[11] и ушел к себе в кабинет.
Источник: rushist.com